— Это бессмысленно. — И не в этом суть, подумал он.
— Если это бессмысленно, так скажи.
— Ты же знаешь, что я не могу.
— Ну так вот, раз уж ты не можешь, — твердо сказала она, — я никуда не уйду. Если ты захочешь, чтобы я исчезла, просто скажи мне, и я исчезну. Я вечер за вечером просиживала у себя дома, думая, что делаю что-то полезное, помогаю тебе привести в порядок свою жизнь, облегчая ее, предоставляя все возможности Мэри и Джону. Небольшое утешение так думать, однако хоть какой-то смысл в этом был. Но потом со мной начало твориться что-то странное… когда-нибудь я тебе расскажу… и я стала думать… я знаю, он по-прежнему любит меня — что бы ты там ни говорил, лучше слова не найдешь. И если он по-прежнему любит меня, а я безусловно люблю его по-прежнему… так что же я делаю здесь одна? Я взяла и позвонила. И вот, пожалуйста!
— Да! — Мысли Дугласа еще сохраняли ясность, только они были очень замедленны. — Но я от своих слов не откажусь: встречаться — да! Спать — нет!
— У тебя такой вид, что ты мог бы проспать неделю. Поедем ко мне?
— Мне нужно увидеть Джона. — Дуглас с трудом отыскал свою кредитную карточку.
— Насколько я поняла, ты живешь не у Мэри.
— И он не там. Он у моей матери. Я могу поспеть на ночной поезд.
— А где твои вещи?
— Вещи? Я могу купить все, что мне нужно, там. Пора мне купить себе кое-что новенькое: новый бритвенный прибор — раз, новую зубную щетку — два, новые брюки и рубашку — три. Чем тебе не клиент для Оксфордского благотворительного комитета? Будем здоровы! — Он допил свой бокал и вылил в него то, что оставалось в бутылке. Хильда уже давно кончила пить.
Ужин, включая чаевые, влетел в тридцать фунтов с лишним.
Они шли по тротуару; Дуглас, обнимая Хильду за плечи, в знак привязанности, а также в целях сохранения равновесия, обратился к своим излюбленным выкладкам.
— Тридцать фунтов! — говорил он. — Мой дед получил столько за весь первый год работы, вкалывая по восемьдесят два часа в неделю. Немногим больше получал вначале и мой отец, правда со столом… хотя нет, тридцать фунтов он получал за шесть месяцев. Он служил коридорным. И те же тридцать фунтов мы только что убухали в себя в один присест. Подумай также о голодающей половине человечества — мои трезвые друзья сочли бы кощунством то, что я рассуждаю об этом в моем теперешнем состоянии, — так вот, целая семья из этой голодающей половины год кормилась бы на эти тридцать фунтов. И что из всего это следует? Недоумение, комплекс вины и в конце концов равнодушие. Все! Или, может, я не прав?
На воздухе Дугласа развезло; Хильда затолкала его в такси и добросовестно — она понимала, что в первую очередь он должен думать о Джоне, — отвезла на Юстонский вокзал, купила ему билет и проводила до вагона. Он выглядел до странности трезвым и прекрасно владел собой. Даже когда обменялся несколькими словами с проводником, язык его нисколько не заплетался и речь была разумна.