— Ну что нам терять? — спросила Мэри.
— Не в этом суть, — ответила Хильда. — Хотя потерять мы можем многое. — Она улыбнулась. — Самообладание для начала! По-настоящему вопрос надо ставить так: что мы можем выиграть? Тут я, признаться, ничего не вижу.
— Можно перестать играть в прятки.
— А в прятки никто и не играл. В нашем случае по крайней мере, — возразила Хильда.
— Разве?
Несколько секунд обе молчали.
— Просто это как-то недостойно, — сказала Мэри. — Кто-то за нас что-то решает, а нам самим будто и дела нет: будто мы в этом даже и участвовать не желаем.
— Я участвую.
— Так ли?
Снова молчание. Мэри сделала последнюю попытку.
— Не так уж трудно на каждое слово говорить два, — сказала она. — Это и я сумела б. Могла бы сказать, например, что Дуглас хочет вернуться к нам — я уверена, вам это известно. Могла бы напомнить, что он не соединился с вами, хотя я и предоставила ему все возможности… — она помолчала, — …и даже поводы. Но, что бы это мне дало? Похоже, что я не смогу добиться от вас понимания, но, поверьте, мое единственное стремление — это упорядочить свою жизнь. Я не позволю больше никому вертеть мной по своему усмотрению; я хочу задавать вопросы и получать на них ответы и не желаю, чтобы мне и дальше просто говорили: так, мол, и так, или ставили перед fails accomplis[16]. Я хочу тщательно взвешивать происходящее. Только и всего. И я думала, что, если бы мы поговорили, мне это помогло бы.
Эти слова тронули Хильду, но решение было принято, и менять его она не стала бы ни за что. Мысль о встрече страшила ее. Она боялась: а вдруг в ней проснется жалость к Мэри. Что тогда? Бывают времена, когда ты вынужден рыть окопы, прочерчивать линию фронта, когда противник должен быть назван по имени и вызван на бой. Видит бог, ей нужен Дуглас!
— Мне очень жаль, — сказала Хильда. И прибавила: — Но я правда не понимаю, зачем это надо. — Это была ложь.
Первой трубку она не положит.
— Мне тоже очень жаль, — ответила Мэри и положила трубку.
Ее трясло.
— Они, должно быть, чувствуют себя здесь дома, — сказал Дуглас.
Стены были залеплены плакатами, зазывающими туристов в Грецию и на Кипр. Греческие корабли свисали с потолка и цеплялись за стены. Официанты певуче перекликались по-гречески, а меню было так же велико, так же убористо напечатано, как греческая газета. А на заднем плане красовалась бузуки из пластмассы.
— В чем угодно можно достичь таких высот простодушной вульгарности, что она перестает шокировать. Мне лично здесь нравится.
— Ouzo?
— Или retsina[17].
— И то и другое, — решил Дуглас. — Не будем спорить в такой вечер.