Возле театра его встретил мастер Барышев, покуривавший и прогуливавшийся с женой.
— Не нужны билеты, Степан Петрович? — остановил его инженер. — Киске моей плохо стало, вынуждены отправиться к пароходу и там дожидаться остальных.
— Самое интересное впереди, — удивился мастер. — Жинке не угодил?
Эллочка вышагивала впереди, задрав нос, не останавливаясь.
— Словно в воду глядишь, Степан Петрович, — покраснел инженер. — Пробовал её уговорить, — ни в какую. Домой и всё!
— Не для женщин, конечно, такие спектакли, — усмехнулся в усы Барышев. — Её и брать не надо было.
— Столько разговоров было! Умоляла, чтоб достал билеты, а обернулось всё, извините, полным пассажем.
— Чем-чем?
— Стыдно.
— Да не переживай ты так, Василий Карпович, давай билеты сюда, найду я им применение.
— У тебя помощник был?
— Павел Илларионович?
— Вот-вот. Сам Кудлаткин насчёт него беспокоился. Сделай милость, передай их ему…
Так благодаря женскому капризу чета молодых рабочих нежданно-негаданно получила билеты в Зимний театр на судебное заседание, куда рвались попасть многие.
Услыхав новость, Татьяна, существо совсем молоденькое, но самостоятельное, неделю уговаривала мужа отказаться от билетов. Всё это время в суд по очереди бегали дружки Павла по столярному цеху и передавали новости с процесса. Сам Павел особенно не переживал, махнув рукой на суд, а вскоре вовсе забыл бы про него за заводскими заботами, но заявился закадычный его дружок Герка-зеркальщик и покаялся:
— Хоть и съедает меня жлоб, Павлуш, а совесть дороже. Завтра приговор по делу обещают оглашать. Так что получай свои два билета и уговаривай Татьяну, больше судьба не представит такого случая.
Герка в цехе был на особом положении, он изготавливал судовые зеркала и так наловчился от какого-то умершего еврейчика, так загордился, что тайну зеркальных поверхностей никому не раскрывал, даже Павлу и, секретничая, объяснил, что скрыто в этом чудотворное что-то, даже мистическое, а тайна должна умереть вместе с мастером.
— А тебе почему доверил старик? — усмехался Павел, который в партии хотя и не состоял, но во всю эту ерунду — чертей, ведьм, домовых и другую нечистую силу — не верил.
— А я его напоил до смерти, — подмигнул шустрый Герка, — он и проболтался.
— Врёшь ты всё, — махнул рукой Пашка, — не хочешь учить, как зеркала делать, не учи, только не бреши лишнего.
Но Татьяне про билеты заикнулся, правда, уже без всякой надежды:
— Герка уговаривает сходить; мучился, что не увидит самого главного, а нам принёс билеты, велел передать, ради тебя жертвует.
— Пашенька, — прижалась она к нему тёплым животиком. — Что с ребёночком будет? Я же всё из-за него. Я смерти боюсь, Паш, чую, упаду там, как про расстрел тех бедненьких объявят…