— А молчишь?..
— Сказать не успела.
— А Егор как же?
— Егор?.. А что Егор? — смутилась она и тут же зарделась. — Чего это вы Ковригина сюда приплели?
— Не юли, Сима. Не надо, — одёрнул он её хмуро. — Знаю я про все ваши ночные любовные дела.
— Это откуда же? Следил за нами по ночам?
— Он мне сам открылся, хотя я догадывался, что встречаетесь вы тайком, как в больнице у меня он объявился.
— И что? Враз про любовь заговорил?
— Не тот он мужик, чтоб трепаться. Ангел — крепкого характера человек.
— Ангел?..
— Натерпеться в жизни ему пришлось, а человеческая сердцевина уцелела, вот и прозвал я его так.
— И чего же наговорил тебе этот ангелочек?
— А ничего! — отбрил Турин, скрипнув зубами. — Ты, Серафима, не особенно-то кичись! Для других спесь побереги. У нас с тобой чувства тоже были. Только быстро ты всё забыла. И Егор к тебе в своё время прикипел, из-за чего едва смерть не принял от атамана Жорки. Или тоже память отшибло?
— Забудешь! — вспыхнула та. — Рубцы до сих пор на спине ношу от его кнута! Скинуть платье, полюбуешься?
— Охолонись. Не со зла я, — потупился Турин. — Сама нарвалась. А спрашивал меня Егор в тот раз про нас с тобой.
— Вона как! Разрешением, значит, интересовался у начальника? — ядовито усмехнулась Серафима. — И как же вы меня поделили?
— Уймись, Симка! — рявкнул Турин, не сдержавшись, но опомнился, дотянулся до её плеча, заглянул в глаза.
Она и обмякла вся, щекой к его руке прижалась, глаза закрыла, заласкалась кошкой.
— Красивая ты женщин, Серафима, но судьба твоя такая, видать, чтобы мужиками вертеть, как вздумаешь. Только помолчи сейчас на минутку, уж больно злой у тебя язык, послушай, что скажу.
Тихо стало в палате. Так тихо, что слышен стал стук ходиков на тумбочке, Серафимой же и принесённых в первый день появления.
— Прошлое моё чувство выгорело давно, — тяжело начал Турин. — На том месте бурьяна столько выросло, что и появись теперь какой цветок, задушит его сорняк, не даст подняться. Всё мертво.
— Так ты ему и ответил? — дрогнула она, влажные глаза пряча.
— Так и сказал, — выдохнул он полной грудью, свалил обузу с плеч. — А Егор тебя ещё любит. Только б знал он, кому душу доверяет… Ведь играешь ты им! Тщеславие своё тешишь.
— Что ж он бросил меня тогда? — взвилась Серафима. — Почему допустил, чтоб проклятому Штырю я досталась после Жорки? Не винился тебе в этом?
— Сама спроси, если надобность есть. Только вижу я, нет нужды. И не он тебя бросил, а ты в душу ему наплевала. Сказывал мне он и про это. Изменилась ты с тех пор, комиссара поганого, который казну на тебя растратил да к стенке угодил, я в счёт не беру, баламутного Штыря, по твоей вине зарезанного, тоже тебе прощаю, а вот Корнета Копытова — никогда. Как же ты с ним спуталась, если у него руки по локоть в крови? Немца Брауха смерти за что предали?