— Я к делам Корнета касательств не имела, винилась уже тебе, — сверкнув глазами, отбросила его руку. — Аль забыл, Василий Евлампиевич?
— Верю, — хмуро ответил он. — Иначе не сидела бы ты здесь возле моей койки.
— А что? Арестовал бы? — рванулась она к нему.
Он встретил её яростный взгляд спокойно, не отвёл глаз:
— Арестовал. И суду предал бы.
— А Егор как же?
— Егор здесь не при чём.
— Не знаешь ты, что ангелочек твой мне нашёптывал…
— Ну говори!
— Бежать уговаривал с ним, — зло усмехнулась она. — Закатимся, сказывал. Заживём на краю света, малиной жизнь обернётся. До самой смерти любить обещал.
— И что же ты? Отказалась?
— Не ответила пока. Ни да ни нет.
— Ну и зря, — потеплели глаза Турина, улыбнулся слегка. — Я бы вас и разыскивать не стал. Бегите. Сейчас бегите, пока время представилось. Артисту не до тебя, он спектаклем бредит, Странников ещё тебя не разглядел, хотя глаз положил, когда меня здесь проведывал, но ему в Москву не терпится, а там он краше бабу сыщет… Пока я на койке валяюсь, бегите!
— Никуда я с ним не побегу.
— Задов увлёк? Наобещал золотых гор?
— Хороший мужик Григорий Иванович, но не в моём вкусе, — поморщилась Серафима. — Сладкий больно.
— Вот. Вся твоя сущность в этом. И мне жизнь исковеркала, и Егору душу треплешь. Ветреная ты натура, — грозно сдвинул брови Турин.
— Да что ты меня зашпынял! — взъерепенилась Серафима. — Что ты меня весь вечер скоблишь! Сам-то так уж и свят?
— Грешен. Куда мне в праведники. Только грехи мои не те. Не тебе их ворошить!
— Не к месту мне замечания делать, Василий Евлампиевич, не так уж и сведуща я в твоих больших делах, однако послушай и ты меня.
— Да что ж тебе сказать?
— Берегла я тебя, жалость скребла — больной был, не тревожила.
— Теперь здоров. Выкладывай. Не бойся.
— Что ж мне опасаться? Что от твоих дружков слышала, то и передам.
— Давай и от тех дружков.
— Тимоху Молчуна из Саратова не успел забыть?
— Савельева? — удивился Турин. — Тебе его где видеть привелось?
— А там же, где просил ты его за бабкой приглядывать да за гадом каким-то.
— Разболтал тебе?
— Корнету он жалился на тебя, а я слышала ненароком.
— И чем же я обидел Тимоху?
— Обидел?.. — криво усмехнулась она. — Будто сам не ведаешь? Не обида то, подлую удавку едва не накинул ты ему на шею!
— Язык-то поганый прибереги для другого дела, Симка! — дёрнулся он на койке.
— Что слышала, то и передаю…
Турин во все глаза впился в женщину, руки его дрожали от напряжения, сжались кулаки — так и разорвал бы в клочья!
— Тихон из больницы, куда ты его упрятал, в ту же ночь дёру дал, — отступила подальше от койки Серафима. — И с дружками своими на кладбище промышлять отправился да там тебя и застукал.