— Ты говори, говори, да не заговаривайся… — совсем потерялся Арёл от улыбки этого человека с портрета. — Заболталась, ворона!
— Мне что, — с наивной беспечностью отвернулась та. — Думайте сами. Только врать не собираюсь. Половина исполкомовских в таких костюмах шастает. И ничего. Поскромней, конечно, материя. Вероника Селимовна их не балует, а для вас держит, велела передать.
— И когда ж она успела так размахнуться? — удивился Арёл. — Я и не заметил. Если б не дамочки под окном, — он кивнул за плечо, — так бы и…
— А вы, кроме дел своих, и не замечаете ничего, — опять простодушно махнула рукой Варвара. — Как грузчики съехали, так она и села наверху. Шустрая дамочка. И, видать, с большими связями. С месяц уже или поболее пошивом занимаются её люди. Помнится, сам Василий Петрович Странников первым у неё костюм сварганил. Ещё перед отъездом на курорт.
Не раздумывая более и не сомневаясь, взяв с собой бойкую Сисилию Карловну в провожатые, тем же вечером отправился Арёл наверх, в швейную мастерскую. Однако у дверей кабинета хозяйки застыл: изнутри доносилось щебетание явно женских голосов. В недоумении он развернулся к секретарь-машинистке, но та ужом проскользнула вперёд и исчезла за дверью, виновато шепнув:
— Извиняюсь, я на секундочку.
Ждать ему не пришлось, тут же дверь распахнулась снова, уже широко и приветливо; дородная, в чёрном бархате улыбающаяся хозяйка с драгоценностями на груди, будто с картины, подхватила его под руки, ввела в светлое просторное помещение и прямо-таки силком усадила в собственное богатое кресло за великолепно сервированный стол. Его здесь, конечно, заждались; впрочем, среди посуды он приметил разбросанные женские журналы, явно иностранного происхождения.
Без конца извиняясь и жалуясь на занятость, она поднесла ему чай в расписной зелёной чашке и, предупредив, что незамедлительно вернётся, лишь проводит задержавшуюся посетительницу, покинула кабинет. Сделано всё это было так искромётно, с такой женской обаятельностью, что Арёл, ничего подобного не испытывавший, не успел ни обидеться, ни рассердиться, а лишь развёл руками в растерянности. Однако при всём этом казусе он отметил, как пугливо улетучилась его секретарь-машинистка, а вот лицо таинственной особы, стрельнувшей по нему пронзительными глазами, исказилось гримасой презрения в то время, когда озирала она его потрёпанный френч и истерзанные временем галифе.
Чаи распивать в одиночку, ужаленный таким обхождением и пришедший в себя Арёл, конечно, не собирался; выбрался он из-за стола ни к чему не притронувшись, стиснул кулаки в карманах галифе и для успокоения нервов принялся ходить вдоль стен, пёстрых от нашлёпанных на них всевозможных бесстыжих картинок. Швейных да цирюльных дел мастерам, может быть, ничего бесстыжего в тех картинках-фотографиях и не замечалось, однако босоногие и полураздетые обнимающиеся парочки в откровенных панталонах пролетарскому глаза губпрокурора претили, хотя и делали вид, будто демонстрируют современную моду. От этих ли нервических впечатлений или от общего возмущения в одном из дальних углов бесстыжего этого помещеньица Макару Захаровичу вдруг почудился шум голосов. «Возвращается наконец блудница, — решил он, — рассиживаться у неё не стану, прикажу снять мерки и уберусь из этой клоаки». Вздохнув облегчённо, он уже было развернулся, но вдруг осознал, что ошибся — голоса, довольно знакомые, доносились не из коридора, а из другой комнаты, что была под его собственными ногами, и способствовало этому приметное отверстие в самом углу, где отсутствовали плинтуса. Нагнувшись и прижав ухо к стене, теперь он вполне отчётливо услышал визгливый голосок новенькой своей работницы в собственном кабинете: