— Э-э, голубчики! Никаких продуктов! — замахал руками доктор. — Маргарита Львовна, я попрошу, проследите. И построже.
— Сима, — передыхая между глотками, отворачиваясь от ложки, прошептал Турин. — Ты как здесь?
— Молчи, дорогой, молчи, — койка была низкой, и она для удобства опустилась перед ним на колени. — Я здесь с тобой с первого дня. Как привезли сразу после операции. Вот, Максим Серафимович, — она кивнула на врача, — распорядился. Пётр Петрович попросил и он разрешил.
— А жила где?
— Здесь и жила, при больнице. А что мне, много надо? Я возле тебя и спала. Утром постель с пола убирала.
— Ну вот, молодые люди, — доктор стал вытеснять Камытина с шофёром за дверь. — Ваше время истекло. Завтра, завтра, милости просим. Сегодня вы притомили больного, хватит с него.
— Док? — шевельнулся Турин. — Пять минут?..
— Потом, потом, голубчик, — отмахнулся тот категорически. — Вы и так нас порадовали.
— Иван? — заблестел Турин тревожными глазами. — Сунцов как?
— Плох Иван, — опустил голову Камытин и отступил назад, руки разжал, освободив шофёра, словно передавая тому слово, но Витёк понуро юркнул за его спину.
— Держись, командир, — скрипнул зубами Камытин. — Гонят нас. Придём снова скоро. Расскажем.
Турин, не понимая, перевёл глаза на Серафиму:
— Сима?..
Та дрогнула под его взглядом и, зарыдав, упала головой к его плечу.
— Маргарита Львовна! — кинулся к ней врач.
— Хоронить завтра будем товарища Сунцова, — тихо произнёс Камытин. — По главной площади с оркестром понесём геройского бойца.
Стон вырвался из груди Турина, закрылись глаза сами собой.
Ближе к полуночи, когда Странников сидел в кабинете, разбирая кучу документов, скопившихся на столе за время его отсутствия, без стука ввалился Задов. Его было трудно узнать: вместо элегантной тройки с бабочкой — синяя замызганная блуза, под ней штаны неопределённого цвета, взлохмаченный, грязный, уставший.
— Дежурный внизу дрыхнет без задних ног. Двери нараспашку, — выдохнул артист с порога. — А я бежал мимо, гляжу — твоё окно светится.
Они обнялись.
— Ты где пропадал? — Задов с наслаждением плюхнулся на диван и закинул руки за голову.
— А ты?.. Весь чумазый!
— Не спрашивай. Пашу, как негр на плантациях. Твой приказ о трудовой мобилизации весь театр исполняет. Кто-то в губисполкоме посчитал, что артисты дурью маются и запрягли всех наших вплоть до завхоза Пантелеймоныча, в котором душа еле держится.
— Нарушают, — буркнул секретарь. — Мобилизации подлежат лица лишь до 45 лет. А Самсоныч угодил?
— Ни одного штрейкбрехера![47] Вот, смотри, трудовыми мозолями смело могу похвастать, — Задов выставил потерявшие былой лоск ладони. — Бригадиром меня назначили.