Консолидируя усилия, постепенно Каменев и Зиновьев, один в Москве, второй в Ленинграде, сформировали вокруг себя серьёзную оппозицию Сталину, обвиняя его главным образом в узурпаторстве власти и неправильном курсе партии, вопреки заветам Ленина. Тихо, не афишируя особо, незаметно к ним примкнула Крупская, затаившая обиду на Кобу. Крупская ненавидела его, имея на то серьёзные основания. Незадолго до смерти вождя Коба её грубо оскорбил, да так, что умиравший потребовал от Сталина незамедлительных извинений, угрожая не подать руки. Коба, скрепя сердце, попросил прощения, но Крупская на съезде во всеуслышание заявила о пресловутой тяге Сталина к диктатуре вопреки ленинскому завету о коллективном разрешении главных партийных вопросов. Крупскую освистали, но шум пошёл, и её вызвали на заседание «кабинета», где Лазарь дал ей укорот, напомнив, что Ленину она не жена, а лишь партийная подруга, которых у того было множество — Стасова[14], Арманд[15] и даже Землячка[16], поэтому без проблем она может быть заменена партией. Для Крупской этого намека было достаточно, чтобы впредь замолчать с разоблачениями, она прекрасно понимала, что устами Лазаря говорит Коба.
Странников замечал, как метался между теми и другими молодой Бухарин, не забывший, что сам Ленин питал к нему симпатии, порой бузотёрил, пописывал фрондерские статейки, будоража юные умы, но реальной опасности не представлял. Стоило Кобе пригрозить пальцем, легкомысленный проказник забирался под лавку и поджимал хвост.
Внимательно следя за интригами в высшем эшелоне партийной власти, Странников всё больше и больше задумывался. Заметные кризисные катаклизмы, противостояние Сталина и Троцкого должны были однажды завершиться грандиозной сварой. Пока чаша клонилась в пользу Сталина, фактически руководившего партией посредством «кабинета» и чёткого, цепкого его аппарата. Троцкий, Каменев и Зиновьев представлялись чужеродными осколками, про Зиновьева откровенно говорили — начнись какая заварушка, он первым перебежит на сторону тех, кто посильней, а Лев Давидович постепенно утрачивал одну позицию за другой. Напряжение нарастало.
…История с собственным докладом на предстоящей конференции не забывалась, всё больше и больше нервничал Странников, — звенья одной цепи, только местного масштаба. Трубкин в ГПУ утратил нюх, а троцкисты, свив гнездо у него под носом, а может быть, и в самом губкоме, активизировали замыслы и осмелились действовать открыто! Взять хотя бы такой фортель: конференция, как обычно, заранее назначена на вторник, наступила суббота, там и воскресенье на носу, а по всему городу развешены, расклеены, бьют в глаза обывателям вместо боевых лозунгов и плакатов пёстрые никчёмные афишки: