– Одёжа-то на ём плохонькая. Даже шинелка так себе…
– На портянки пойдёт. – И «портяночник» засмеялся.
Его, однако, не поддержали стоявшее рядом.
Воронцов поднял голову. Четверо в чёрных френчах и брезентовых ремнях, в таких же чёрных кепи с кокардами обступили его. В траве гремели кузнечики, прыгали прямо на лицо, щекотали цепкими крапивными лапками. Он надеялся, что стал частью луга, травы, он думал, что растворил своё тело в татарнике и иван-чае, так что его уже не различали в этом пейзаже насекомые, но оказалось, что это не так.
Деваться некуда, надо вставать. И Воронцов начал подниматься. Всё тело его болело. Рана ныла и кровоточила. Он заметил, что из-под обмоток, которые он на прошлой неделе нарезал из старой шинели, доставшейся им, живым, после умершего от перитонита кавалериста, вытекла струйка крови, и на неё тут же налетели зелёные мухи. И откуда они только тут, в лесу, взялись? Он встал, пошатываясь, прошёл несколько шагов. Заметил: его винтовка висел на плече одного из полицейских, самого высокого.
– А может, к Северьянычу его отведём? Северьяныч на прошлой неделе самогон гнал. С магарычом будем. А? – Это говорил высокий, который забрал винтовку Воронцова и всё время молчал.
– У Северьяныча уже пятеро на мельнице и четверо в поле. А этот… Не возьмёт он его. Доходяга. И раненый. Да и не наша это территория.
– Да неохота в управу тащиться. Лучше у Северьяныча его пристроить.
– Слышь, курсант, что у тебя с ногой? – спросил высокий.
«Называет курсантом, значит, из военных», – понял Воронцов и ответил:
– Осколком задело. Заживает уже. Сам пойду.
Он боялся, что полицейские его просто пристрелят. Если станет ясно, что идти он не может. Уже ясно, что тащить раненого им неохота. Обуза.
– А ну-ка, размотай, покажи.
Воронцову и самому хотелось посмотреть на свою рану, после того как кто-то из полицейских ударил его сапогом. Интересно, который из этих сволочей бил меня? Он снова сел в траву и начал разматывать обмотку, потом старый грязный бинт. И время от времени поглядывал на обступившие его сапоги. Теперь болела не только рана, но и голова, и всё тело.
– Горелый, дай ему свой пакет, – коротко приказал высокий дядька, распознавший курсантские петлицы Воронцова.
Один из полицейских, коренастый, короткопалый, с малиновым пятном на щеке и оборванной мочкой уха, выругался и швырнул под ноги Воронцову индивидуальный медицинский пакет. Воронцов разорвал его, протёр куском бинта кровь и начал перевязывать ногу. Рана открылась, но была уже нестрашной. В такой черви уже не заведутся. Ни гноя, ни запаха. Чистая.