Бинт держался плотно. Воронцов скрутил в тесьму надорванные кончики марли и завязал их двойным узелком. Пока возился с перевязкой, подсохло и бельё. Конечно, рубаху и подштанники лучше было выпарить. Но сейчас, решил он, и простой стирки вполне достаточно. Делал он всё не спеша, основательно. Хорошо, что никуда не надо было спешить. Такое он испытывал только в госпитале. «Странно, – думал он, – тут есть покой…» А ему казалось, что покоя уже нет нигде. И Воронцов посмотрел по сторонам, на берег, поросший ольхами и ракитами, на дворы, видневшиеся сквозь листву приречных деревьев, на плотину и колесо мельницы.
Ребятишки, удившие пескарей, подходили к нему всё ближе. Настороженно посматривали в его сторону. Наконец один из них спросил:
– Это тебя сегодня в Маниных лугах поймали?
– Меня, – согласился он, надеясь, что в начавшемся разговоре сможет что-нибудь узнать.
– Моли Бога, дядя, что тебя наши взяли. Немцы бы в Издёшково угнали, в лагерь.
– Твой отец в полиции служит? – наугад спросил он у мальчика, заговорившего с ним.
Тот воткнул конец удилища в мокрый песок и подошёл к Воронцову. Лет девяти-десяти, загорелый, с пегими пятнами лишая на щеках, он присел рядом и сказал:
– У нас в деревне полицаев нет. У нас милиция. Понял?
– Понял.
– И немцев у нас нет. И хаты ни одной не сожгли. Ни Красная Армия, ни германская. У нас тут дядя Захар главный начальник. Он всем управляет.
Погодя, когда ребятишки в поисках пескариных стай ушли ниже по течению, Воронцов вернулся на мельницу. Ещё издали он заметил, что его одежда с верёвки исчезла. А когда зашёл на мельницу, увидел: за столом сидели старуха и какая-то женщина, они штопали его гимнастёрку и шинель. Штаны уже были готовы. Они висели на шестке возле печи. На плите грелся утюг. Увидев его, старуха приказала:
– Сымай-ка исподину, поглажу. А то воши заедят. У нас в деревне вшивых нетути.
Он послушно снял рубаху.
– Кальсоны тоже давай.
Он зашёл за печь и снял подштанники. И так стоял, прячась за печкой, пока старуха с треском отглаживала швы, в которых особенно любила ютиться вошь и где её простой стиркой вывести было практически невозможно. Брюки тоже оказались выглаженными, а дыры и прорывы заштопаны чёрными нитками. Гимнастёрку его чинила молодая. Она несколько раз оглядывалась на него и каждый раз усмехалась и втягивала в плечи голову. На вид ей было лет восемнадцать-двадцать, но волосы заплетены по-детски неумело, с «петухами», светлые косички с разноцветными линялыми ленточками торчали вкривь и вкось. Гимнастёрку она, однако, штопала ловко, и стежок у неё получался ровный, плотный, надёжный.