Она разговаривала с ним так, как больные разговаривают с доктором, поверяя ему все свои тайны.
Откровенность Лиды вначале коробила Воронцова, но потом он разглядел в ней ту наивность женщины, за которую невозможно ни корить её, ни осуждать её желаний. В её словах не было развязности, а только мука, тоска и страх, что она так и останется всю жизнь бездетной, своём безутешном одиночестве.
– И что же, ты меня выбрала?
– Да ничего я не выбирала. Просто сказала. Я знаю, что я некрасивая. – Она снова поймала его взгляд и с такой тоской посмотрела на него, что Воронцов отвернулся.
– Вон и ты глаз воротишь.
– Лида, не обижайся… Ты хорошая, добрая. Но у меня – жена.
– Какая она тебе жена? У неё ж муж есть. Может, живой. Сам сказал. Она такая же, как и я. Солдатка. Ну, конечно, может, покрасивше меня, поприглядистей. Но и ты ж к ней без сватов зашёл. А так, подженился на время. Я всё понимаю. Пойми и ты меня.
– Да ничего я не подженился. Я ещё разыщу её.
– Что, рвётся душа к ней?
Он кивнул.
– Значит, любишь её… – И Лида с беспокойством огляделась и сказала: – Смотри, только бежать не вздумай. У Северьяныча везде посты и связи. Этих-то, последних, вон откуда привезли… Он мукой всех снабжает. Отовсюду зерно к нам везут. Все к Северьянычу с поклоном. Даже немцы… Жалко мне тебя. Даже если ты и не моя судьба. Нога-то как, зажила?
– Зажила.
– Кто ж тебя перевязывал? Знать, Геля?
– Геля.
– Все несчастные тебя любят. Вот и я такая же, как Геля… – Помолчала, не отводя от него глаз. – Только у неё одна боль, а у меня другая. Её-то небось от себя не гонишь. Терпишь.
Воронцов молчал, боясь обидеть кладовщицу каким-либо неосторожным словом. При Захаре Северьяныче она была не последним человеком. Так что лучше помалкивать. Подольше пожить на мельнице, при бабке Марье, которая жалела его и всегда старалась сунуть кусок получше. При озере. Иногда снулую рыбу он приносил на мельницу и отдавал сержанту. Те варили уху.
– Не оставит он тебя на озере. Выздоровел, погонит куда-нибудь в другое место. Либо в милицию. Туда берут только добровольцев. А не захочешь своей волей, со свету сживёт. Видел Горелого? Нахал. Ко мне всё подкатывал. Руки совал. А я глядеть на него не могу. И через Северьяныча пробовал… Вот я и подумала: если судьба мне родить от другого мужика, то не от такого же, как Горелый. Кого я от него рожу? И сколько эта война продлится? А Вася, если он живой, придёт, простит. Скажу ему, мол, был тут красавец, что глаз не отвести… – И она засмеялась, пряча улыбку в платок. – Вася у меня добрый. Всё поймёт.