– Смотри, Иван Дмитриевич, сколько люда вывели на нас княжата галичские и можаец. Одолеют они нас числом.
– С таким настроем не след и в драку ввязываться, – ответил рязанец. – Пойдем, княже, на смутьянов, ударим, и победа будет за нами. Поди, не забыл, как мальцами драку начинали, кто первым начинал, того и верх.
– Так-то оно так, Иван Дмитриевич, но я пока не велю полкам нашим бой начинать. Выждем, оглядимся. Вечером на совете и решение примем.
Поехали к подходившим полкам. Они шли неспешно, рассыпавшимся строем. Василий направил коня к шатру. Остановился и, соскочив с седла, вошел. Следом, откинув полог, прошел и князь Иван Дмитриевич.
– Князь Василий, – сказал рязанец, – разве достойно нам медлить, смутьяны того и ждут, что мы сражение не примем.
– Завтра, князь Иван, завтра.
А со стороны галичан выкрики задиристые:
– Москва пучеглазая, уходите, пока целы!
– Рязань косопузая, лыком подвязаны!
– Прихлебатели московские!
Обидное выкрикивали ратники московские и рязанские. Иван Дмитриевич сказал сердито:
– Как хочешь, князь Василий, а рязанцы спозаранку бой начнут.
Василий согласился:
– Передохнут ратники и пойдем на княжат. Вечером созовем воевод, наметим час.
Но ночью из арьергарда прискакал гонец к князьям, из Звенигорода в подмогу галичанам движется дружина князя Юрия Дмитриевича.
Собрал Василий воевод, сказал:
– Князь Иван и вы, полковники, силой мы уступаем врагам нашим и коли начнем бой, то быть нам битыми. Потому и предлагаю сражения не давать, отходить.
Уже к утру, стараясь не шуметь, снялись полки и ушли из-под Костромы.
Не стали галичане и можайский князь преследовать князей московского и рязанского.
– Час их пробьет, покуда погодим, – сказал Шемяка и зло усмехнулся. – Ужо набегаются. А особливо Васька, ему один конец.
* * *
Впряженная цугом шестерка коней медленно тянула старую колымагу по еще не разбитой дороге.
Редкие деревни, избы, крытые соломой, овины, поля озимые и снова леса, леса.
Но князь Юрий уже не выглядывал в оконце. Откинувшись на кожаные подушки сиденья, он прикрыл очи, дышал тяжело. Грудь что валунами придавило, боль острая.
Назойливая мысль не покидала. Неужели смерть в пути укараулила?
Стоило ли Звенигород покидать, к чему в распри ввязался? Аль сыновей своих не знает? Ведь все обиды от них претерпел.
Евлампию, жену свою, вспомнил. Безответна была и ушла тихо, только детей вспоминала. А они и хоронить ее не явились. Так чего ради он надумал сегодня помочь им?
На ухабах колымагу трясло, и боль отдавалась в теле.
– Струсь! – позвал Юрий Дмитриевич.
Боярин открыл дверцу колымаги, заглянул.