– Всласть!
– Во-во!
– Вот что, князь Иван, ты бы верных людишек сыскивал. Дело-то серьезное замысливаем.
– Да куда серьезнее. Однако людишки сыщутся, да я и сам не промах. Давай, Дмитрий, еще по одной, да и на боковую. Чать устал с дороги.
* * *
Хлеба уродились знатные, колос долу гнет. Опоздай, и осыпаться начнет. Всеми деревнями убирать выходили: мужики косами-литовками вымахивали, бабы серпами жали, в снопы вязали и в суслоны ставили, чтоб колос дозревал.
Оружничий в вотчине своей побывал, один раз литовкой помахал, как князь в Тверь вызвал. День к вечеру клонился, и Гавря решил выехать поутру.
Заночевал на сеновале. Не успел его сон сморить, как услышал, кто-то по лестнице поднимается. Пригляделся, Варька, дочь хозяйская.
– Убирайся, Варька, – прикрикнул Гавря и сам удивился, отчего голос хриплый сделался.
А Варька смеется, навалилась на него, шепчет:
– Уйду, когда молодятинки отведаю.
Скатился оружничий с сеновала, коня оседлал и в ночь в Тверь подался.
* * *
Удивительно, но до последнего разговора с матерью, вдовствующей княгиней, Василий о сыне не думал. В сумятице распрей как-то упустил, что сын-то уже не дитя, отрок. На плацу залюбовался, глядя, как старый гридин Ивана сабельному бою учит. Ловок сын и в седле хорошо сидит.
Подумал, ведь Ивану на одиннадцатое лето повернуло. Скоро помолвку примет.
Но кто та невеста, из каких земель привезут ее? А может, то будет какого-нибудь боярина дочь, либо князя?
Пока с плаца во дворец шел, а был тот плац у самой кремлевской стены, Василий письмо князя тверского обдумывал. На прошлой неделе его привез оружничий князя Бориса. Тревожное письмо, да московский князь не слишком ему внимания придал. А Борис сообщал, что, по слухам, снова недруги великого князя московского зашевелились и ежели что, каких обид, то тверской князь готов в подмогу прийти.
Письмо матери прочитал. Вдовствующая великая княгиня тонкие губы пожевала:
– Борис истину пишет, но одного не пойму, сколь лет помню, Тверь и Москва дружбу не водили. Разве вот когда тя, сын, из Казани выкупили, князь тверской Борис, он руку протянул.
Насупила Софья Витовтовна сурьмленные брови, о чем-то подумала. Но вот промолвила:
– Ты, сыне, однако к словам тверича прислушайся. Чуется мне, что-то он утаивает, не обо всем пишет.
В тот вечер в большой палате Василий совет держал с первосвятителем Ионой. Тот укоризненно покачивал головой, слушал. Потом сказал:
– Сколь лет не угомонятся галичане и звенигородцы. Покойный владыка Фотий к разуму князя Юрия взывал, к смирению, ан глухи Шемяка и Косой. Призову я их к покаянию.