Элиас поднял было руку и снова опустил.
– Что тут поделаешь? – вздохнул он. – Это работа, которую ты учился выполнять. И выполняешь. Ничего другого не остается. А знаешь ли ты, Эмили, что из всех профессий именно среди врачей самый высокий процент самоубийств? И знаешь, что я тебе скажу? Меня это ни капли не удивляет. – Элиас фыркнул. – Причина не только в стрессах и во внешних обстоятельствах, но и в самой системе. Медицина лишилась нравственных ограничений. Людей лечат, лечат, лечат – невзирая ни на что. Даже хирурги сейчас смотрят на все с другой точки зрения. Перед ними лежит не человек, а объект, над которым можно экспериментировать. Когда я общаюсь с некоторыми из коллег, мне кажется, что медицинские открытия и технический прогресс убили этику. Скажем, перед нами девятнадцатилетняя девушка, – продолжал он. – У нее диагностировали рак – в запущенной и, очевидно, неизлечимой стадии. Почему бы на этом не остановиться? – Он вопросительно взглянул на меня, но я могла только пожать плечами. – Вместо этого пациентке рассказывают, что ее надо оперировать и задержать развитие болезни. Ну да, верно: все можно прооперировать и задержать. И пациент хватается за последнюю соломинку. Естественно, потому что и в девяносто лет умирать не хочется, не то что в девятнадцать. Но при этом людям не говорят, к чему подобное лечение приведет в ближайшем будущем. А между тем операции и агрессивные лекарства настолько изматывают людей, что за несколько недель они превращаются в развалины. А ведь это время – время, которое у них отнимают. Я не раз видел подобных пациентов – они уже больше никогда не покидали больницу, – продолжал он. – Там и умирали. Их организм измучен последствиями лечения, операциями или самим раком. Получается, что этическое невежество приводит к тому, что людей лишают последних недель, а может, и месяцев жизни. Лишают времени, которое они могли бы провести дома, но вместо этого прозябают на больничных койках. Времени, за которое они, будь у них силы, могли бы наверстать то, чего не успели. Времени… да что там – их преждевременно лишают жизни.
Элиас рассматривал гравий, но мне казалось, что взгляд его устремлен куда дальше и видит он что-то совершенно иное. Я молча глядела на него.
Мне казалось, что рядом сидит маленький Элиас. Тот, которого я знала раньше, со всеми его детскими мечтами и идеалами. И вместе с тем я ясно видела взрослого Элиаса, который столкнулся с жестокой реальностью и тщетно пытается головой пробить стену. Все его грезы оказались не более чем огромной ошибкой.