Так, значит, это была чистейшей воды случайность.
Стечение обстоятельств.
А не произойди этого, кто знает, когда бы он соизволил открыть мне правду?
Я медленно покачала головой.
– Выходит, все выяснилось исключительно благодаря твоему любопытству, – тихо проговорила я, разглядывая свои руки. Кофе был уже совсем холодный.
– Обойдусь без благодарностей, – ответила она. – Но да, именно так правда и вышла наружу.
Я молчала, глядя куда-то в пространство.
Потом поставила стаканчик на стол, перевернула страницу конспекта и склонилась над ним. Я видела написанные слова, разбирала каждое предложение, но смысл до меня не доходил. Мои мысли унеслись в тот мир, который я держала под строгим запретом. Потому что раз попав туда, выбраться было неимоверно трудно.
Через десять минут я попросила Алекс не обижаться, но все-таки оставить меня наедине с конспектами. Она колебалась, я видела это, но все-таки поднялась с кровати и попрощалась.
– Про Нойштадт подумай еще раз хорошенько, – сказала она напоследок. – Шесть недель – это ужасно долго. Тебе не кажется, что и трех хватит?
– Мне очень жаль, Алекс. Но я уже купила билеты на поезд.
Конечно, не этот ответ она хотела услышать. И так просто примириться с тем фактом, что теперь мы увидимся только на Рождество, она тоже не могла. Но в данный момент ей ничего не оставалось, кроме как кивнуть и сказать, что она позвонит мне завтра днем, после экзамена.
Когда дверь за Алекс захлопнулась и в комнате вновь воцарилась привычная тишина, я ощутила облегчение, словно наконец-то смогла дышать полной грудью. Напряжение отпустило. Я снова могла быть самой собой. Чувствовать себя так, как чувствую. И ни перед кем не притворяться.
Я вернулась к конспектам с твердым намерением заниматься, но слова вдруг поплыли перед глазами. Каждая буква растеклась настолько, что ее невозможно было прочесть. Спрятав лицо в ладони, я всхлипнула. Я истекала слезами, словно кровью.
* * *
Вот уже две недели дни проходили совершенно одинаково. Утром я выползала из постели чуть живая и тащилась на лекции, иногда даже на те, которые вовсе не обязана была посещать. Затем брела в библиотеку и сидела там часами, до самого закрытия. Дома, за столом, я продолжала заниматься до тех пор, пока глаза не уставали настолько, что я не могла разобрать собственные записи.
Днем было трудно. Но ночью, когда весь дом затихал и тишину нарушало только тихое похрапывание Евы, становилось еще хуже. Тогда я оставалась одна. Одна со своими мыслями, которые целый день пытались меня настигнуть.
Невыносимо было лежать на этой кровати. Я два раза сменила постельное белье – но оно все равно пахло Элиасом. Я знала, что этого не может быть, но и подушка, и одеяло, и матрас будто бы пропитались его запахом. Так бывает, когда человек чувствует ногу или руку, которую давным-давно потерял.