— Может, в глубине души ты несчастен. Может, одна половина твоей души желает сбежать и не смеет себе в этом признаться?
— Сбежать? От тебя? Что за чушь! Я не таю в себе ничего подобного. Ты — прелесть! Тут должно быть что-то другое.
Она встала и подошла к буфету намазать ему бутерброд с клубничным желе и принесла ему.
— Есть только один способ это выяснить.
— Какой?
— Как-нибудь ночью ты опять соберёшься уходить в шляпе и пальто, с зонтом на случай дождя и с деньгами в кармане. И на этот раз я… дам тебе уйти.
— Шутишь?!
— А вот и нет.
— Не посмеешь!
— Я уже всё обдумала.
— Но ведь я могу вообще не вернуться!
— Это я тоже предусмотрела. Я собираюсь идти следом за тобой на каком-то расстоянии, чтобы ты не покалечился. Это длится так долго, и мы оба заинтригованы. Уже год, как это случается минимум раз в месяц. Так не может продолжаться. Мы оба хотим покончить с этим раз и навсегда.
— Я подумывал обратиться к психиатру, но мне ненавистна сама идея: потратить столько времени и денег на всю эту суету и возню! Мне претит одна мысль о том, что кто-то будет рыться в моих документах. Это только в крайнем случае.
— Ты начинаешь нервничать за несколько дней до этого. Я уже могу предсказать, когда случится очередной побег. Вчера вечером я знала, что это случится сегодня. Весь вечер из тебя нельзя было слова вытянуть. Ты рано лёг спать, плохо спал. Я, должно быть, задремала, когда услышала твои шаги внизу. В следующие дни ты бываешь очень подавлен, а потом всё проясняется, и целый месяц всё хорошо. Я могла бы составить график твоих взлётов и падений за целый год.
Он выглядел нервным и подавленным. Сидел с опущенной головой.
— Сожалею. Очень сожалею.
— Не о чем тут сожалеть. Просто запомни, может, в следующий раз я дам тебе уйти.
Он проводил её по тёмному предутреннему дому, они поднялись по лестнице, легли в постель и лежали усталые, рука об руку, погружаясь в сон.
— Да, — сказал он. — Может, так будет к лучшему. Наверное, так и надо.
Они уснули.
***
Он ощутил себя в движении: чувствовал, что дом остался позади, скрылся из виду, и его окружает необъятная белоснежная зима. Он каким-то образом очутился на воле, на мёрзнущей голове — шляпа. Никто его не окликнул. Снег в сугробах под его ступнями скрипел, хрустел и стонал. Он уходил всё дальше и дальше. В лунном свете барашки пара из его пыхтящих как паровоз ноздрей зачаровывали. Он шагал сквозь тёплый пар собственного производства. Он видел, как струи пара обтекают его, клубясь, словно облака в горах. Он втянул голову в плечи, чтобы подбородок ушёл под ворот пальто, втиснул руки в карманы, словно поглубже зарылся в нору, подальше от внешнего мира. Единственной реальностью оставалась нескончаемая лента зимы под ногами.