В лунном свете глаза Син-Син кажутся очень большими.
– Как ты думаешь, когда твой папа был тут в последний раз?
– По-моему, много лет назад. Хотя вообще-то в последние несколько месяцев он очень часто бывал в отъезде. Тогда я думал, что это он в других труппах выступает, но теперь догадываюсь – на Интерпол работал.
– И ты правда не знал, где он и чем занимается?
– Понятия не имел.
До чего же горько признавать: у человека настолько близкого тебе, настолько для тебя важного, оказавшего на тебя такое влияние, была совершенно неизвестная, скрытая от тебя жизнь!
– Сдается мне, – начинает Син-Син, тщательно выбирая слова, – что он всегда ждал, что люди будут с ним честны и открыты. Только вот сам не всегда таким был.
Дэнни вздыхает:
– Постоянны только Бог, дьявол и мертвецы.
– Что-что?
– Это он так говорил.
– Классно сказано!
Когда они добираются до конца лестницы, темнота сгущается. Лес каменных колонн впереди поддерживает широкую плоскую крышу – точно в каком-нибудь древнеегипетском храме. Лунный свет выхватывает лишь первые несколько колонн, а остальные теряются во мраке. Это здесь я играл в прятки с мамой и Заморой? Очень может быть.
– Надо зайти сбоку.
Еще один пролет ступенек справа от многоколонного зала приводит детей на крышу.
Син-Син тихонько присвистывает.
Перед ними раскинулась огромная площадь, усыпанная блестящим при свете полной луны гравием. Слева площадь тянется до волнистого балкона, вдоль которого стоят мозаичные скамейки, а за ними, за воротами парка – ошеломляющая панорама города, только сейчас выполненная в монохроме, черно-белая версия знакомого пейзажа. Единственные цветные пятна – красные точки на крыше Саграда Фамилия да неоновые вывески где-то вдали, близ площади Каталонии. И за всем этим – темнота моря.
– Зуб даю, одно из его памятных мест находилось именно тут, – говорит Дэнни.
Но что бы ни запечатлелось когда-то в нейронах и синапсах отца, это все равно что никогда не существовало. Огонь стер все: плоть и кости, воспоминания, страхи и надежды… все, что он видел, все, что пытался понять и запомнить. Целую жизнь ты копишь воспоминания, думает Дэнни, а потом умираешь – и все снова разваливается. Исчезает.
Так, да не совсем. Мальчику снова вспоминается фотография Хавьера. Мама и папа – еле видные, призрачные лица в темном зеркале, застывшие во времени. Тайна во всем… во всем вокруг…
По лицу мальчика расползается улыбка озарения. Ну разумеется!
Холмы позади окутаны тьмой, освещены лишь покачивающиеся под ветром верхушки пальм и сосен.
– Тайна! – громко произносит Дэнни.