И это я считаю очень правильным. Собранные в кучу маниаки занимаются самолечением друг друга.
Но!
В Риме-то, говорю, всё было гораздо ловчее устроено.
Разница с обыкновенным театральным представлением заключалась в том, что осуждённые артисты не изображали мучения и смерть, а натурально мучились и гибли.
И Плутарх в «De sera num.vid», 9, и Сенека в своём 14-м письме оставляют нам картины, заставляющие радостно биться сердца отечественных театралов и поклонников отечественного кинематографа со стажем. Преступники-актёры выходили на арену в драгоценных, затканных золотом туниках и пурпурных плащах, с золотыми венками на головах, и из этих одежд внезапно вспыхивало пламя и пожирало несчастных. Марциал видел преступника, который, изображая Муция Сцеволу, держал над жаровней руку, пока она не сгорела.
Или вот, мой любимейший эпизод. Другой осуждённый, изображая Орфея, поднялся из углубления на арене, изображающей преисподнюю. Сама мать-природа, казалось, была очарована его игрой на арфе, скалы и деревья подвигались к нему, птицы порхали над ним и многочисленные животные окружали его; под конец представления он был растерзан медведем.
Обычно, вспомнив это, я громко кричу и валюсь кулем в прелую солому.
Благолепие какое. Чего ж мы-то отстаём?! Представим только на минуту малую, как всё замечательно устроится, ежели на экране наших телевизионных приёмников сгорит артель всюду снимающихся актёров. Кто-то задёргает ножками в петле, кто-то молча перекинется через перила, а одну, наиболее мерзкую актрису и режиссёра, растерзают псы.
Правда, Тертуллиан описывает случаи, при которых актёры-смертники даже умудрялись бежать в горящих туниках (римское остроумие называло такие туники «неудобными» и «болезненными» – tunica molesta). Но тут уж ничего не поделаешь.
Придётся самому ехать с пожарным багром и стоять за камерой – втаскивать сбежавших сызнова в кадр.
О чём бы я мог написать сценарий, если бы мог?
О любимой белль епок. О Париже. О Всемирной выставке в Париже 1900 года. О триумфе электричества и пара. О самообмане Европы. И о своём любимом эпизоде этой выставки.
Дело было в эпоху дремучего колониализма. Каждая из стран, кто желал, имела свою экспозицию в Колониальном отделе.
В соседних павильонах – архитектура, наука, живопись, техника, рычат прирученные стихии огня, воды и воздуха. Человек терзает природу, приручает её, извлекает из её пасти ценности и смыслы. Эскалаторы, дизельный двигатель, 3D (в условиях 1900 года), движущиеся панорамы, русское кровельное железо на соборе Парижской Богоматери, пальма из чугуна, пирамиды из чего хочешь… Гром техники и трепет человеческого разума!