Собственно, загореться костру еще только предстояло. Пока же на площади перед собором высилась лишь куча дров со столбом, торчавшим над ее вершиной. А еще, прослышав о предстоящем действе, пожаловала к собору целая толпа. Не меньше сотни горожан. Одни переминались с ноги на ногу в ожидании зрелища, другие стояли недвижно, точно статуи. Оцепенели, не иначе… от страха? От осознания того, что однажды могут сами угодить на костер? А может, они опасались, что безбожная ведьма в последний миг попробует спасти себя — призвав на помощь все силы Преисподней?
Подталкиваемая монахами, Равенна поднималась на кучу дров, время от времени оглядываясь на толпу. И сама не понимала — зачем. Ненависти к этому сборищу запуганных простаков женщина не испытывала. И тем более не ожидала от них ни помощи, ни хотя бы сочувствия. Что взять с детей? С вечных детей, желающих развлечься. Хотя бы таким вот, жестоким, зрелищем.
Пока монахи привязывали Равенну к столбу, к толпе с помоста обратился инквизитор. Тот самый, что допрашивал незадачливую ведьму. Тогда, во мраке пыточной камеры, при скудном свете факелов да в окружении сулящих боль «инструментов», дознаватель казался Равенне не человеком вовсе, а сущим чудовищем. Или злым духом… карающим божеством. Теперь же при свете дня ничего устрашающего Равенна в нем не видела. Просто человек — весь тощий, иссушенный, точно вяленая рыба. И с рябым обезображенным лицом да с темными кругами под глазами.
Равенне даже жаль его стало… немного. Зато самому инквизитору чувство жалости, как видно, было чуждо. Давно и полностью.
— Погрязли мы во грехе, братья и сестры! — кричал дознаватель, вскидывая руки, — погряз во грехе этот мир. И расплачивается теперь. Отвернулся Всевышний от нас — и солнце скрылось за пеленою дыма, что рождается в адском пламени. И усопшие пробуждаются, не находя вечного покоя. И твари из Преисподней вырвались на землю, чтобы терзать род людской. Поздно каяться, поздно! Время искупать пришло. И время карать.
И сегодня заслуженная кара настигнет эту женщину, занимавшуюся богопротивной волшбой! За то, что не приняла она Всевышнего, за то, что колдовала, силы темные призывая, за то, что ввела в грех и искушение нашу сестру в вере и отдала дьяволу невинную душу, дитя оной — приговаривается она, колдунья, нареченная Равенной, к очищению огнем!
«Ах, вот как это у вас называется, — подумала Равенна, со странной отрешенностью то на инквизитора косясь, то поглядывая на одного из монахов, уже подносившего к дровам горящий факел, — не казнь, а очищение!»