– Нет, младшего!
– Кто тебе это сказал?
– Кто, как не ты!
– Как только у тебя язык поворачивается.
– Что, правда глаза колет?
– Да я докажу тебе как дважды два…
– Во дают! – довольно хмыкнул Сид, проходя мимо них с включенным диктофоном в кармане.
И так раз, и другой, и третий.
Потом совершенно неожиданно скамейка два вечера пустовала.
На третий вечер я зашел в находившийся неподалеку небольшой кошерный магазинчик и, указав на скамейку, поинтересовался судьбой ее завсегдатаев. Имен их я, разумеется, не знал. Конечно, конечно, сказали мне. Роза и Эл, Эл и Роза. А фамилия у них Штайн. Эл и Роза Штайн ходили сюда много лет, ни единого вечера не пропустили, но теперь этому конец. Эла уже нет. Такие дела. Умер во вторник. Вот скамейка и опустела, но тут уж ничего не поделаешь.
Хотя я и не был знаком с супругами Штайн, это известие наполнило мое сердце грустью. В маленькой местной синагоге я узнал название крошечного кладбища и, испытывая некоторое смущение и не вполне понимая зачем, отправился туда, чувствуя себя так же, как в ту далекую пору, когда я – тогда еще двенадцатилетний гой – зашел в синагогу, находившуюся в самом центре Лос-Анджелеса, чтобы разобраться, а каково это – ощущать себя частицей этой толпы поющих и молящихся людей с покрытыми головами.
Конечно же, она была там. Она сидела возле камня, на котором было вырезано его имя, и говорила, говорила, говорила, время от времени касаясь камня рукой.
А что же он? Как и прежде, он ее не слушал.
После захода солнца я отправился в парк. При виде пустой скамейки сердце заныло у меня еще сильнее.
Но что я мог сделать?
Я позвонил Сиду и задал ему один-единственный вопрос:
– Надеюсь, ты сохранил все эти пленки?
В один из последних теплых вечеров мы с Сидом решили прогуляться по кошерной эспланаде, где помимо прочего можно было купить совсем недурное пастрами и сладкие ватрушки, и вновь вышли к берегу, где стояло никак не меньше пары дюжин скамеек. И тут Сид неожиданно сказал:
– Хотел бы я знать…
– Это ты о чем, Сид? – спросил я, заметив, что он смотрит в сторону скамейки, пустовавшей уже почти неделю.
– Посмотри. – Он взял меня под руку. – Видишь эту старую женщину?
– И что же?
– Она вернулась! А я-то думал, что с ней что-то стряслось.
– Я это знаю, – улыбнулся я.
– Ничего не понимаю! – изумился он. – Таже скамейка, и говорит она не меньше прежнего…
– Все правильно.
Скамейка была уже совсем недалеко.
– Странное дело, – прошептал он еле слышно. – Она, похоже, разговаривает сама с собой!
– Не совсем так, – покачал я головой. – Прислушайся получше.