Обезоруженный, Газен, понятия не имевший, как теперь себя вести, представлял собой печальное зрелище. Коарасс не удержался и разразился хохотом.
– Вы не очень-то великодушны, – произнес один из секундантов Газена.
– Согласен с вами, господа, – ответил Коарасс, вновь переходя на серьезный тон. – Признаю, я был не прав и прошу меня за это простить.
– Ну же, господин Газен, – продолжал Мэн-Арди, – берите вашу шпагу, если, конечно, вы не желаете…
– Что?
– Ничего, – прошептал Годфруа, понимая, что чуть было не сморозил невероятную глупость.
– В таком случае – к бою! – воскликнул юный Газен.
– К бою, – повторил Годфруа и резким движением во второй раз выбил шпагу из рук противника.
– Но сударь, – закричал Газен, бледнея от гнева, – убейте меня, раньте!
– Ни в коем случае, у меня нет желания ни убивать вас, ни ранить, – ответил Мэн-Арди. – Я всего лишь хочу дать вам понять, что с нами нужно считаться. И если вы вновь возьмете в руки шпагу, я в третий раз отправлю ее в полет.
– Это мы еще посмотрим, – огрызнулся Газен, вновь вставая в стойку.
– Смотрите! – воскликнул Годфруа, в третий раз обезоруживая молодого человека. – Я буду выбивать шпагу из ваших рук сколько душе угодно. Но чтобы нанести вам хоть малейшую царапину – ни за что!
– В таком случае, – сказал один из секундантов юного Газена, – тебе лучше сразу признать, что сей господин ведет себя как настоящий дворянин, и в знак примирения протянуть ему руку – уверен, он ее пожмет.
– Вы совершенно правы, сударь, – сказал Годфруа.
Однако Газен чувствовал себя глубоко уязвленным, не понимал, как выйти из этого затруднительного положения, и поэтому ничего не ответил.
– Впрочем, если вы не желаете ничего признавать и не хотите протянуть в знак примирения руку, мы можем считать, что наш поединок окончен, и на этом расстаться.
– Я вынужден так поступить, потому что другого выхода у меня попросту нет.
Эти его слова положили конец сложившейся неприятной ситуации, противники раскланялись и разошлись в разные стороны.
– Только что, – сказал Коарасс по дороге в город, – мы приобрели смертельного врага.
– Надо думать, – ответил Мэн-Арди, – мы задели его самолюбие, но если бы он даже не был тщеславным, то все равно нам никогда не простил бы.
– Когда мы расставались, в глазах его полыхала ненависть.
– Ну что же, друзья мои, тем хуже для него. Во-первых, я не думаю, что он слишком уж опасен. А во-вторых, мы не будем оставлять его без внимания.
Коарасс и Мэн-Арди говорили об этом совершенно спокойно, даже не подозревая, до какой степени роковой для них впоследствии может оказаться ненависть юного Газена.