Мерриот отправился на караул в каком-то отупении, на него напала глубокая апатия. С тех пор как он убедился в обмане со стороны Анны, он потерял всякий интерес к жизни и думал только о том, как бы исполнить миссию, взятую на себя, а остальное ему было глубоко безразлично; исполнить данное слово – вот все, к чему он мог теперь стремиться.
Во вторую половину ночи Мерриот опять дремал, а Боттль караулил. Рано утром Роджер Барнет опять сидел на краю фонтана и курил свою неизменную трубку. Но, насколько Кит мог заметить, в движениях его проглядывало как бы нетерпение, по-видимому, он страдал от своей раны, заставлявшей его хромать.
И действительно, нога его сильно болела, но он стоически переносил боль, и только Боттль, хорошо знавший его, мог подметить его страдания.
– Я боюсь, что Роджер, пожалуй, вздумает ускорить ход дела, – сказал Кит, обращаясь к Гелю, – у него не хватит табаку.
– Дай бог, чтобы его хватило до завтрашнего дня, – ответил Мерриот.
В этот день (был понедельник) небо было ясно и солнце ярко светило, несмотря на холод. Мерриот караулил опять до полудня. Когда Кит сменил его, прежде чем отправиться опять спать, он пошел посмотреть на Анну, так как чувствовал, что, несмотря ни на что он должен все же заботиться о ней как о своей пленнице.
Когда он постучал в дверь и спросил ее, не надо ли ей чего-нибудь, она ответила, что просит об одном – оставить ее в покое. Если ей придется умереть с голоду, она предпочитает умереть без свидетелей.
Он объявил ей, что завтра же она будет свободна и Роджер Барнет берется проводить ее до ближайшей деревни; под его защитой она может быть спокойна. Она выслушала его молча. Гель постоял еще у дверей и ушел.
Когда его разбудили вечером, чтобы он опять стал на караул, он узнал от Кита, что весь день прошел спокойно. Роджер Барнет, по-видимому, страдал все сильнее, но крепился и ничем пока не проявлял решения переменить свою тактику. Все люди в доме были очень голодны, они уже больше не подшучивали над вынужденным постом, а переносили голод молча. Гель на собственном желудке и по собственной слабости мог прекрасно судить о том, как они должны себя чувствовать после двухдневного поста.
В эту ночь со стороны осаждающих были приняты опять те же меры предосторожности, и повсюду были зажжены факелы.
Наконец, когда уже стемнело и Мерриот проходил по большой комнате, Кит остановил его и сказал:
– Мне кажется, теперь уже восемь часов, если не позже?
– Да, кажется, что так…
– В таком случае прошло уже ровно шесть суток, как мы уехали из дома сэра Валентина.