Еще одним любимым его орудием стал кнут. Он висел свернутым в кольца на бедре и мог взметнуться мгновенно, со скоростью языка ящерицы. Но Джеймс использовал его для предупреждения, а не наказания: звук щелчка был страшнее, чем удар, поэтому пастух мог развернуть бычков или овец без того, чтобы хлестать их. Так он и работал на самых дальних загонах, по ходу дела ремонтируя ограды и перегоняя скот с одного пастбища на другое.
Джеймс любил землю, простиравшуюся под его ногами и копытами его коня, землю, казавшуюся бесконечной и уходившей за горизонт. В редкой тени эвкалиптовых рощ, словно украшения, сидели на ветках зеленые и желтые попугаи. На просторах ржавого цвета пустыни носились стада рыжих кенгуру ростом с человека, которые жевали листья и облизывали лапы, чтобы охладиться. На этой земле, сохранившейся в первозданной чистоте, бурлила жизнь.
Когда жаркий день клонился к вечеру, он раздевался у одной из глубоких заток и плавал из конца в конец. Лежа на воде, которая холодила ему спину, в то время как солнце пекло грудь, он следил за тем, как со скал, поднимая рябь, соскальзывают утконосы. После купания он надевал на голое тело одежду, успевшую пропечься на камнях, и тело мгновенно высыхало.
За лесом раскинулась степь с травой до пояса, на которой с большим удовольствием паслись его стада. Он проводил ночи под открытым небом, в спальном мешке, брошенном на голую землю. Засыпая, он уплывал к звездам и чувствовал себя здесь дома в большей степени, чем в построенном из камня или дерева жилище.
За все эти годы Джеймс ни разу не видел Шеймуса и старался не думать об этом человеке с помрачившимся от отчаяния рассудком. Миссис Шелби, святая всепрощающая душа, раз в неделю оставляла еду на его крыльце, ничуть не заботясь о том, будет ли она принята, а Том забрал их лошадь, опасаясь, что она умрет с голоду. Шеймус стал своего рода привидением, и только соседи иногда видели, как он плелся пьяный из паба домой или спал в придорожной канаве.
– Где это видано, чтобы человек спивался так быстро? – говорили одни, а другие отвечали: – Видно, ирландцы должны топить горе в выпивке.
Джеймс сгорал от стыда, ловя на себе жалостливые взгляды.
Со временем он приспособился к неудобному дивану Шелби, с которого свешивались его длинные ноги. Как-то ночью, когда он спал после тяжелого дня, что-то коснулось его руки – соломинка или, может быть, веточка. Застонав, он оттолкнул ее.
– Джеймси, – позвал голос из темноты.
Джеймс вздрогнул:
– Шарлотта? Что ты здесь делаешь?
Маленькая девочка всхлипнула.