Ребенок… В голове промелькнуло страшное воспоминание. Он еще ничего не знает! От ужаса и стыда она отстранилась.
– Что такое, Лео?
Джеймс взял ее ускользнувшую руку и притянул к себе.
– Ребенок…
Она задохнулась. Горячие слезы закапали на его запястье.
– Я знаю. – Стараясь успокоить ее судорожные болезненные всхлипывания, Джеймс подвинулся к Леоноре по краю тонкого матраса и, глотая собственные слезы, поцеловал ее в шею. – Я все знаю насчет ребенка, Лео, – едва слышно сказал он. – Том сказал мне.
После того как прозвучало это имя, повисла напряженная тишина. Том.
Леонора была рада, что не видит сейчас лица Джеймса, не видит страдания и скорби, исказивших его черты. Однако еще большее облегчение она испытывала из-за того, что он не видит ее лица и застывшего на нем горького сожаления. Казалось, имя еще звучит в воздухе, подхваченное эхом, и тягостное молчание между ними от этого только нарастает. Смерть Тома была ее виной.
Она закрыла лицо ладонями и снова заплакала.
– Прости меня, Джеймс, – запинаясь, выдохнула она.
– Нет, Лео. – Джеймс выпрямился и застонал от боли, а потом принялся целовать кончики ее пальцев. Его крепкая рука обнимала ее, и Леонора спиной чувствовала его надежность. – Это не имеет никакого отношения к тебе… к нам. Никакого. – Джеймс погладил ее по голове, заправил ей волосы за ухо и поцеловал каждый локон, струившийся между пальцев. – Поверь мне, Лео.
Леонора, всхлипывая, упала в его объятия, но он оставался спокойным и расслабленным.
– Все закончилось, Лео. Боль… Утраты… Всему этому пришел конец. – Он поцеловал ее в лоб, и она почувствовала, что губы его улыбаются. – Мы начинаем новую жизнь. Вместе. – Он снова поцеловал ее. – Как это нам было предопределено.
Это не ты сделал, сынок.
Эти слова миссис Шелби остались с Джеймсом со дня смерти Тома и долгие последующие недели просачивались в его сознание навязчивым шепотом.
Это не ты сделал, сынок.
Его мать умерла сразу после его рождения. Тесс увяла, когда он уже подрос. Шеймус умер в ненависти. А теперь Том. В тот момент, когда в него попадали пули, их лица мелькали перед его глазами.
Это не ты сделал, сынок.
Эти слова впитывались через поры его кожи, когда он, распластавшись, лежал в темноте забытья без единой мысли в голове. В минуты зыбкого усталого просветления эта мысль просачивалась в его вены и неумолимо разносилась кровью. А когда его трясла лихорадка и мрак смерти уже готов был взять верх, это укоренившееся понимание поддерживало его, помогало немощному телу, подменяя собой обессиленные мышцы. Это сделал не он. Он не виноват.