9 апреля, 1902 год Вторая половина дня
Никаких записей о ее отъезде сделано не будет.
Карета, запряженная шестеркой лошадей, должно быть, была самым лучшим, что мог предложить Нортгемптон. Костюм и шляпа кучера были чистыми, без следов пыли или грязи. Файерфилды не приехали. Их ждал только мистер Ньютон, эсквайр.
Мисс Фаннинг, новая гувернантка, коренастая и невысокая, – лишь немного выше девочки, которую она сопровождала, – подала руку адвокату, который помог ей сесть в карету. Леонора ждала у заднего колеса, двумя руками держа перед собой маленький чемоданчик. Она была одета в голубое платье, белые кашемировые чулки и новенькие черные лакированные туфли. Волосы ее были завязаны на затылке в длинный конский хвост, перехваченный голубой лентой в тон платью.
– До свидания, отец Макинтайр.
Он не узнал ее голос. Австралийский акцент Леоноры полностью исчез, все слова звучали на американский манер, четко и правильно. Не было прежнего шепота, робости. Она училась хорошо. Другого выхода у нее не было.
Теперь уже отец Макинтайр лишился дара речи. Он не потянулся к ней, чтобы обнять за плечи. Не пообещал, что все будет хорошо. Не попросил верить ему. Он хотел услышать эти заверения от Леоноры, однако она уже исчезла. Карета уехала так быстро, что он не успел ничего сообразить.
С ее отъездом окружавшая его тьма стала еще плотнее, еще насыщеннее. Казалось, свет тоже последовал за этой девочкой. И неважно, что на небе не было ни облачка, неважно, что солнышко улыбалось широко и открыто, – перед его глазами зияла пропасть.
От теней, кравшихся по земле, подступало оцепенение. Оно охватывало его ноги, ползло по коже, проникало в грудь. Не было ни единой мысли, которая заставила бы его свернуть с опасного пути. Он не слышал треска веток, ломавшихся под ногами.
Перед глазами вспышками всплывали воспоминания. В ушах слышались звуки из далекого прошлого. Гулкий выстрел, эхом отозвавшийся в груди. Потом другой…
Кровавая мозаика, которую представляла собой его жизнь, сложилась в единую картину. Мертвое тело матери… Тело отца с зияющей дырой от выстрела… Братья, расставание с которыми привело его к попытке умереть… И он спрятался здесь, как законченный эгоист. Прятался за стенами, слишком толстыми, чтобы рассыпаться, но все же прошлое просочилось в середину и, когда он уже чувствовал себя в безопасности, разорвало его мир на куски.
Широкими шагами отец Макинтайр шел по извилистой тропе, глубоко вдыхая соленый морской воздух, густой и дразнящий, и наконец пересек невидимую границу, которая прежде останавливала его, – линию, за которой взгляду открывалось море и бесконечные прибрежные скалы.