Я не понял, как это случилось. Почему я всегда боялся ей сказать, что я гоняю по набережным, по всей Москве.
И почему сейчас так безболезненно раскололся.
– Ты не думай, мам! Там же ни дорог, ни светофоров, просто гонишь – и всё, там безопасно!
– По набережным? Это от улицы Пятого года, что ли… И до?.. До Лужников?!.
– Ну… Там же Воробьёвы горы ещё… По метромосту. И до парка Горького, там же нормальная дорожка…
– Сказал бы, Игнат… Ужас. До парка Горького! Через всю Москву… Но сказал бы! И я бы не волновалась так. Мы там с папой всегда катались раньше.
– Вы?..
– Ну да, на велосипедах. Очень романтично, знаешь. Тогда ещё не было этих велодорожек, мы просто по тротуару ездили. Только ты машинами там дышишь, – неожиданно говорит она.
Да, это точно. Это минус, там полно машин рядом. Когда-нибудь все набережные сделают без машин, как на той стороне.
Я не могу представить, чтобы мои родители катались на велосипедах по Москве. Ну никак. Хотя… Чего такого?
– Никак не могу привыкнуть, – говорит она, – что ты уже такой взрослый. Мы вроде бы такие же остались. А тут – бац тебе, взрослый сын. По набережным гоняет. Один. Ты… Игнат. Перекись водорода в карман. На всякий случай. И смотри, чтобы телефон всегда. Ладно?..
Я киваю. Перекись так перекись. Что мне, жалко?..
* * *
Это было давно, Лёвка был ещё совсем мелкий. Мы были в Калининградской области, в Светлогорске. Там у папы друг, он давал нам свои велосипеды кататься. И мы ездили кататься, далеко, папа сажал Лёвку в специальное кресло на багажник. А мне достался девчоночий велосипед с розовой корзинкой впереди. Я сначала отказывался наотрез, но папа эту корзинку открутил, и было не так заметно, что девчоночий. А я жалел потом об этой корзинке. Потому что мы ездили далеко-далеко, на Куршскую косу. И там было море. И было жалко, что некуда положить кору сосновую, красивую такую (она потом в карманах разломалась вся в какую-то труху).
И я так и помню, что мы едем, едем. И я отстаю. А папа спрашивает: ты не устал? И я мотаю головой, что нет. Не ноги уставали, а дышать. Вот так дышишь, дышишь, и вдруг уже не можешь, воздух кончается. Но я никогда не говорил, что устал. Точно. В общем, я помню, что очень круто ехал, хотя был тогда небольшой, велосипед был неудобный. А папа потом говорит, что я тогда ныл. Ничего я не ныл, не было такого. Это Лёвка ныл, наверное, в своём кресле, он перепутал.
* * *
А-а-а, надо бежать. А носков нет. То есть есть, но все разные. Бред какой-то. Кому скажи – опоздал из-за носков!
– Игнат, чего ты там возишься? – кричит мама из кухни.