Я остановился в двух метрах. А потом шагнул костылём ближе.
– Ты не понял, что ли, Волков? Вали!
– Тонька! Ты совсем уже, что ли?!.
И она заплакала. Ну, так. Глаза помокрели. У Тоньки?!.
Завопил звонок.
Опоздали всё равно уже.
И я её обнял. Не понял, как так вышло. Взял и обнял. Как-то испугался за неё очень. И она… Обнялась. Ну, не отпихнула меня.
А потом отпихнула всё же, костыль отлетел.
– Уйди. Не понимаешь?!.
– Костыль подними мне, – попросил я. Тоже, кстати, способ. А чего она вообще? Человек без ноги, а она пихается.
Подняла, сунула в руки.
– Извини, – сказала. – Только не вздумай сказать кому. И не лезь больше – получишь.
– Тоня, – сказал я. – Я не лезу. Ты же не дура, понимаешь. Мне просто… Я не лезу. Но мне на тебя не наплевать, понимаешь? Понимаешь, нет?
– Правда не наплевать? – вдруг шёпотом спросила она.
– Правда, – сказал я.
– Тогда… Игнат. Не смей больше лезть. Терпеть не могу. Ведь по фейсу можно схлопотать. Просто… посиди со мной. Хреново мне.
– Я вижу, – сказал я.
Мы сидели на окне. Молча. Весь урок. А потом пошли на перемену, как обычно. И на физику. И никто меня не спросил, где я был, только Заяц моргнул: всё нормально? Я кивнул. И Тоньку тоже никто не спросил – ну, кому какое дело до неё?
Вечером пришла эсэмэска с незнакомого номера. «Спасибо». И всё. Так и не знаю, Тонька это или нет.
* * *
Маме предложили работу.
То есть настоящую работу. В другом театре. Сделать спектакль, детский. Но самой. Быть не на подхвате, а художником спектакля.
Она, оказывается, давно хотела. И давно рисовала. И у неё в компьютере есть папки. Такие, незаконченные. Декорации для сказок Андерсена, например. Или для «Трёх апельсинов» Прокофьева, это опера такая. Там у неё всё – и костюмы, и декорации, и занавес. Но так, наброски.
А тут предложили. Целиком сделать. Современную пьесу.
– Не знаю, не возьмусь, – сказала она.
Мы сидели ночью на кухне. Вдвоём. Папа опять уехал. И она показывала мне свои работы. А я и не знал, что она правда-правда так давно мечтает об этом – сделать самой.
– Почему нет?
– Не знаю, Игнат. Не потяну пока. Надо же сосредоточиться. Только на этом. А времени мало совсем. Ведь тот, другой художник отказался именно потому, что и времени в обрез, и денег нет… И выйдет как в сельском клубе. Не хочу так. И больше уже никуда не позовут. И я не могу. Ладно, вот вы вырастете, тогда и начну.
Я вдруг понял почему.
– Мам. Ты… Ты боишься, да?
– Боюсь, – сказала она. – Да, боюсь сделать плохо. И времени нет…
– Есть, – сказал я. – Ты не прячься за нас. Мы уже выросли, понимаешь? Давай. Ты хорошо сделаешь, я точно знаю. А то… А то потом не возьмёшься. Потом не будет. И будешь жалеть. И… Давай уже, делай! Что ты как тряпка, мам! Кто сделает, как не ты!