Но по мере того как шли недели, он улыбался все реже. Поскольку Софи еще не была представлена при дворе, то приглашения на грандиозный бал, устроенный регентом в Карлтон-хаусе, не получила, зато все остальные светские события не обошлись без ее участия. Следуя своим обязанностям, мистер Ривенхолл сопровождал мать и обеих ее подопечных на многие из этих мероприятий. Но поскольку большую часть времени ему приходилось наблюдать за тем, как его сестра танцует с мистером Фэнхоупом, а кузина напропалую флиртует с Чарлбери, он говорил, что будет безмерно счастлив, когда с наступлением июля семейство Омберсли переберется в родовое поместье. Он также выразил надежду, что Софи вскоре сделает окончательный выбор между своими воздыхателями, так что в один прекрасный день он вернется в дом, в котором не будут толпиться визитеры. Мисс Рекстон осторожно выразила надежду, что отсутствие сэра Горация не будет долгим, но единственное письмо, полученное от этого непредсказуемого джентльмена, не содержало и намека на его скорое возвращение, отчего мистер Ривенхолл не слишком на это рассчитывал.
– Если, – сказала мисс Рекстон, с целомудренной стыдливостью опуская глаза, – в сентябре она все еще будет находиться на попечении леди Омберсли, то я, Чарльз, попрошу ее стать одной из моих подружек невесты. Этого требует вежливость!
Он согласился, но после недолгого размышления добавил:
– Надеюсь, что к этому времени мой дядя благополучно вернется домой. Одному Богу известно, на какие проделки отважится Софи, чтобы досадить мне – нам – в Омберсли, но она обязательно что-нибудь придумает!
Однако с наступлением июля вопрос о переезде в Омберсли отпал сам собой. Мистер Ривенхолл, выполняя давнее обещание, повел трех младших сестер в «Амфитеатр Эстли» на празднование дня рождения Селины, и уже через неделю после этого знаменательного события пришлось посылать за доктором Бейли для Амабель.
Первые признаки недомогания проявились у нее почти сразу, и хотя впоследствии доктор неоднократно уверял мистера Ривенхолла в том, что лихорадки у девочки нет, он упрямо винил во всем одного себя. Было видно, что малышка серьезно больна: у нее все время болела голова, а по ночам пугающе подскакивала температура. Жуткий призрак сыпного тифа поднял свою уродливую голову, и никакие заверения доктора Бейли в том, что у Амабель наблюдается лишь легкая форма этой страшной болезни, которая не была ни заразной, ни смертельно опасной, не могли рассеять страхи леди Омберсли. Мисс Аддербери вместе с Селиной и Гертрудой были немедленно отправлены в поместье Омберсли; Хьюберта, который первые недели летних каникул проводил у родственников в Йоркшире, в экстренном порядке предупредили о том, чтобы он не вздумал приближаться к Беркли-сквер до тех пор, пока не минует опасность. Леди Омберсли отправила бы от греха подальше и Сесилию с Софией, если бы они прислушались к ее мольбам, но обе наотрез отказались уезжать. Софи заявила, что сталкивалась с куда более серьезными болезнями, чем у Амабель, но из всех инфекций не устояла лишь перед корью; а Сесилия, с любовью ухаживая за матерью, сказала, что только грубая сила заставит ее покинуть родительницу. Бедная леди Омберсли в ответ обняла дочь и заплакала. Состояние ее здоровья, как физического, так и душевного, не позволяло ей безболезненно переносить страдания своих детей. Несмотря на отчаянное желание самой ухаживать за Амабель, она не могла смотреть на больную девочку. Душевная слабость оказалась сильнее решимости; от одного вида жаркого румянца на щеках Амабель с миледи случился один из тяжелейших нервических припадков, так что лишь с помощью Сесилии она сумела добраться из комнаты больной до собственной кровати, после чего отправила служанку к доктору Бейли с просьбой перед уходом осмотреть ее саму. Леди Омберсли не могла забыть трагическую смерть другой своей маленькой дочери, рожденной после Марии; оттого что несчастье произошло при схожих обстоятельствах, она, едва только Амабель сразила болезнь, оставила всякую надежду на ее выздоровление.