– Но…
– Я помню, – Генрих обещал «внести ясность» и слово сдержит. Внесет. Не полную, допустим, ясность, поскольку есть предел любой откровенности, но кое-что все-таки сказать следовало.
– Через несколько лет, – он рассказывал и сам дивился тому, что все это произошло на самом деле и случилось именно с ним, а не с героем какого-нибудь романа, – я уже в Швейцарии обосновался и фамилию себе выдумал пристойную… В общем, мой друг, тот самый инкогнито… Он как раз путешествовал по Европе, и мы встретились в Люцерне. Не случайно, как ты понимаешь, и весьма конспиративно. С оглядкой, как говорится. Однако главное – встреча. Столько лет не виделись, наговориться, представь, не могли, а времени – в обрез…
Слезы текли по ее щекам, не переставая. Она хлюпала носом, кривила губы. Невыплаканные слезы, не разразившиеся рыдания лежали на ее сердце тяжелым грузом. Много лет. Полжизни…
– Н-да… – Генрих отогнал воспоминание и вернулся к действительности. – И вот тогда я узнал вторую версию событий, не страшную, а мерзкую.
– О том, что царствование непопулярно, государь знал, – Генрих продолжил с того места, где остановился, когда гасил в пепельнице окурок. Во рту было горько от табака, водки и желчи, накопившейся за эти длинные годы. – И о том, что болтают всякое, был осведомлен. Полагал, однако, все это неопасным, а репрессии – излишними. До определенного момента. Пока не узнал обо мне что-то такое, что вывело его из себя самым решительным образом. Что это такое, никто не знал, не знал и мой преданный друг, но одно было очевидно. Я умудрился наступить императору на самую больную мозоль. Все остальное являлось по сути игрой. Дмитрий, мать его, решил напугать меня до смерти, и, следует признать, это единственное, в чем он преуспел. Ошибся, сукин сын, в другом. Он-то, мелкий пакостник, предполагал устроить фарс с переодеваниями, в лучших традиция восемнадцатого века, а вышло по-другому. Ему поверили, вот в чем проблема.
– Постой, постой! – вскрикнула Наталья, ухватившая, видно, суть, но не поверившая своему собственному пониманию. – Что значит фарс?!
– Да, – кивнул Генрих, ощущая, как уходит гнев и его место занимает холодная пустота, – в это трудно поверить. Однако посмотри на факты, как они есть. Дело существовало на самом деле, ты ведь знаешь, сама видела. Но князь Степняк-Казареев… Ты когда-нибудь слышала о великом злодее с таким именем? Ты вообще слышала когда-нибудь о Генрихе Казарееве? Суд был фикцией, разжаловали перед полком, где я уже не служил, да и не по-настоящему, а понарошку, как теперь выясняется. Прокурор-то давеча не солгал, мое личное дело находится там, где и должно находиться, и я, представь, если следовать логике вещей, все еще генерал-майор, пусть и в отставке. Я тебе, Наташа, больше скажу. Ты меня спросила, кому принадлежит теперь Казареевское подворье… Выясняется, что оно по-прежнему мое. Это мне Иван на совещании шепнул. Поскольку князя Степняка-Казареева не судили, то и передать мое имущество кому-либо из наследников второй очереди при живом владельце никто потом не смог. Предполагалось, как я понимаю, вытащить меня через сколько-то времени с каторги, показав, кто в доме хозяин, позволить выйти в отставку и уехать в имение. Любое из полутора десятков. Или на воды, но главное – с глаз долой. Однако Дмитрий не рассчитал, что дела могут пойти совсем по другому сценарию. Сначала Лариса объявила о разводе, чего никто, кажется, не ожидал, а потом я бежал с каторги, перебив по дороге уйму ни в чем не повинного народа. Офицеров этих, присно помянутых, жандармов при исполнении… Бежал и не оставил его величеству ни малейшего шанса дать отбой. Вот теперь, действительно, все. Что скажешь?