– Скажи, Иван, ты все еще играешь на виолончели? Выступаешь?
– Играю. Хочешь послушать?
– Не сегодня, – Генрих взял со стойки бокал, чуть взболтнул, понюхал. – Так ты выступаешь?
– Только в частных домах. Не люблю, знаешь ли, публичности.
– Тогда и начинать не стоит, – Генрих отпил немного. Вкус ему понравился, но сказать определенно, хорош ли коньяк, он не мог. Когда-то умел, но все позабыл. Время и обстоятельства не способствовали.
– Я готов изменить жизненные принципы, – Иван тоже выпил и находился теперь в некоторой задумчивости. Словно бы оценивал свои ощущения. – Так зачем ты понадобился Лаговскому?
– Спроси Бекмуратова, он и сам должен знать, и поболее моего.
– Конспиратор!
– Иван, я к тебе в гости не напрашивался. Есть что сказать, говори.
– Все еще обижен!
– Полагаешь, не за что?
– Я ничем не мог тебе помочь!
– Спорное утверждение.
– Бесспорное, поскольку я могу свои слова подтвердить фактами. Завтра, максимум послезавтра получишь это дело со всеми потрохами. Мне сказали, там две картонные коробки гадостей и подлостей, и все они твои. Договоримся или нет, делай с этим хламом все, что заблагорассудится. Сожги, и следов не останется. Но прежде почитай, я за свои слова отвечаю!
– Серьезный ход, – согласился Генрих и сделал еще один глоток.
«И ведь, похоже, не врет».
– Каков твой официальный статус? – Это был важный вопрос, но только первый из трех.
– Частное лицо. – Иван смотрел на него поверх бокала, пить не торопился. – Несколько титулов, землицы сколько-то, пай в татарской нефти, счета банковские…
– Чем станешь мотивировать, если все-таки «да»?
– Бекмуратов нашел один любопытный документ.
– Бесспорное свидетельство?
– Неоспоримое свидетельство! – жестко поправил Иван.
– Даже так… – Генрих допил коньяк и вернулся к буфетной стойке. Похоже, на свой второй вопрос он получил исчерпывающий ответ. Что ж, оставался третий вопрос.
– Каковы твои планы?
– Они самого решительного свойства, Генрих. – Иван допил коньяк и тоже подошел к стойке. – Решительней некуда. Но ты не спросил меня о своих обстоятельствах.
– Ладно, считай, что спросил.
– Полковник Хорн должен будет исчезнуть.
– Совсем? – прищурился Генрих.
– Как не было.
– А как же быть с теми, кто все еще помнит?
– Они забудут! – махнул огромной ладонью Иван. – Все!
* * *
Несмотря на непогоду, на площади перед Константиновским дворцом, на Ивановской улице[9] и Невском проспекте в седьмом часу вечера было оживленно. В начале восьмого традиционно начинались представления в Опере[10] и в варьете на Флорентийской[11] улице, в семь тридцать открывался Большой зал филармонии, и это не считая Александринского театра, Нового балета, Театра Буфф и Комической оперы, находившихся чуть в стороне. К тому же по соседству – в доме купца Елисеева – располагалось кабаре «Ампир», а на Екатерининском канале в доме Зингера – «Энигма»