– Дело это кажется таким сложным, – сказал я, – а для изучения его у меня так мало времени, что лучше всего было бы попросить об отсрочке до будущей сессии…
Отец и слышать ничего не хотел, но уговаривал меня с какой-то особенной нежностью. У него даже выступили на глазах слезы. Но в это время отворилась дверь и Джеймс ввел Питера Пибля.
Сюртук его был в заплатах и вытерт, но чист и застегнут на все пуговицы, а там, где их недоставало, заколот булавками, с целью скрыть нижнее платье, пострадавшее еще более; башмаки и чулки ясно свидетельствовали о его убогом положении. Лицо его похудело от бедности и тревог, глаза были мутны, лоб испещрен морщинами. Отец представил нас друг другу.
– Аллан, – сказал он, – мистер Пибль просит тебя вести его дело вместо молодого Димтусти.
– Это я делаю из дружбы к вашему, отцу и в память о старинной дружбе к лорду Бледдерстоку, – отвечал Пибль, – а не то я подал бы формальную жалобу на молодого Димтусти, ибо я не из тех, над кем можно шутить…
Отец прервал его, объяснив, что ввиду очень ограниченного времени необходимо как можно скорее познакомить меня с делом.
Пибль согласился поторопиться, но попросил дать ему сначала кусок хлеба и сыра, ибо, по его словам, он так спешил познакомиться со мной, что не успел пообедать. Джеймсу немедленно было приказано подать бедняге перекусить, и пока мой клиент расправлялся с холодной говядиной, сыром и пивом, отец в коротких словах передал мне суть дела.
– Питер Пибль и Пол Плэнстон, – сказал отец, – вступили в товарищество как торговцы сукном в 17… году, и очень удачно повели свое дело. Через некоторое время доброе их согласие нарушилось, и из-за этого возник очень сложный процесс.
Надо тебе сказать откровенно, что у меня закружилась голова, когда мне начали передавать подробности, из которых выходило, что Плэнстон должен Пиблю, Пибль должен Плэнстону, и так далее, и все это перепутано таким образом, что у меня волосы встали дыбом на голове.
Надобно тебе сказать, Дарси, что мой клиент так усердно накачивал себя пивом, а затем попросил еще и водки, что скоро уже был не в состоянии объяснить дело, хотя и в нормальном состоянии он отличался неспособностью связно изъясняться. Я даже рад был, когда он опьянел и отец велел Джеймсу отвести его.
После этого отец сложил дело, показав мне место для собственных заметок.
– Приготовь же, Аллан, все это ко вторнику, – сказал он. – Но ты не думай, что первая твоя защита не принесет тебе гонорара. Вот пять гиней в этом шелковом кошельке, связанном твоей покойной матерью. О, как бы она была рада видеть тебя адвокатом! Но больше об этом ни слова, а теперь ступай, займись работой.