Сказка эта, когда я ее слушал, возбудила во мне страшное воспоминание детства, которое настоящая сцена оживила во мне с ужасной силой; я был изумлен или, лучше сказать, так испуган только что виденным кровавым знаком, что не мог отвести глаз от этого страшного лба. Тогда сквайр вынул платок, отер лицо, и физиономия его приняла обычное выражение.
– Этот молодой человек не будет больше отрицать, что видел меня раньше, – сказал он кротким голосом, – надеюсь, он без отвращения останется в дальнейшем под моей опекой, что приведет его к более счастливой развязке, нежели он думает.
– На что бы я ни надеялся, – возразил я, стараясь собрать неопределенные воспоминания, – я вижу, что мне нельзя ожидать ни покровительства, ни справедливости со стороны господина судьи, который обязан оказывать и то и другое подданным его величества. Что же касается вас, господин сквайр, вы можете объяснить, по какому странному стечению обстоятельств вы связаны с судьбой несчастного молодого человека, и какого рода участие вы принимаете в нем? Да, я вас видел некогда – это достоверно, ибо никто не может забыть этот взгляд, который, по-видимому, дает вам власть иссушать сердца тех, на кого вы обращаете его.
Мои слова не понравились судье.
– Пора ехать, сосед, – сказал он, – мне предстоит сделать несколько миль, а я не люблю ночью ездить в здешних окрестностях.
В это время вошла Дорка и сказала, что приехал кто-то по делу к судье.
– Кто же такой? Что ему нужно от меня?
– Он прибыл на своих двоих, – отвечала Дорка, – и желает говорить с вами о деле. Он, должно быть, образованный джентльмен, потому что так и сыплет по-латыни, словно школьный учитель. Боже, какой он смешной.
Можешь себе представить, Аллан, что вслед за этим в комнату вошел Питер Пибль.
Глава VII. Продолжение журнала Дарси Летимера
При его появлении я спрятался в угол, ибо кто же не знает его и кого он не знает в Эдинбурге из посетителей судебной палаты.
– Здравствуйте, господа, – сказал он, – здесь ли продаются декреты ne exeat regno?[8]
– Гм! Какого дьявола вы хотите? – спросил судья Фоксли, – зачем вам декрет?
– Арестовать молодого адвоката, находящегося in meditatione fugae[9]. Он взял мою записку и защищал мое дело; я заплатил ему хороший гонорар и дал ему столько водки, сколько он мог в тот день выпить у своего отца: он для своих лет слишком любит водку.
– И что же вам сделал этот молодой пьяница? Обобрал вас? Это вероятно, если он адвокат…
– Он украл у меня свою собственную особу, сударь, свою помощь и заботы, которые должен мне, своему клиенту, ratione officii