В замке имелась мрачная темница, каких было много в ту эпоху; в те времена наполненные жертвами, лишенными всякой надежды на освобождение, – их оставил бы пустовать любой изобретательный вор нашего времени, едва удостоив их своим присутствием хоть несколько часов. Цепи, удерживавшие арестанта, были скованы так слабо, что не могли не уступить какой-нибудь кислоте или простому удару камнем. Самые затворы, крепкие по наружности, были сделаны так грубо, что стоило немного труда испортить их. Свет в подземную тюрьму проникал только в полдень через узкое отверстие. Презумпция невиновности, в силу которой арестант должен считаться невиновным до произнесения приговора, был чужд той эпохе грубой славы: ему давали только лампу, если он вел себя смирно и не подавал тюремщику подозрения в желании убежать. В такие условия был помещен и Бертрам, кротость которого и терпение заслужили ему снисходительность его сторожа. Ему позволили взять с собой старинную книгу, служившую ему развлечением, дали материалы для письма и не стесняли никакими строгостями. Он поднял голову, когда вошли рыцари, и губернатор сказал сэру Аймеру:
– Так как, по-видимому, вам известна тайна этого арестанта, то вы и должны открыть ее способом, каким заблагорассудится. Если этот человек или сын его имеют основания жаловаться на напрасное насилие, обязанность моя будет вознаградить их, в чем я не предвижу затруднений.
Бертрам пристально взглянул на губернатора, но не увидел по его лицу, что тот знает в чем дело: бросив же взгляд на сэра Аймера, он тотчас заметил особенное выражение, и они оба переглянулись.
– Вам известна моя тайна? – спросил он, – и вы знаете, кто скрывается под именем Августина?
Сэр Аймер сделал утвердительный знак, и губернатор в смущении посмотрел поочередно на того и на другого.
– Сэр Аймер! – воскликнул он, – во имя рыцарского звания, христианства и чести, я прошу вас объяснить мне эту тайну. Может быть, вы имеете справедливые поводы жаловаться на меня, тогда я готов дать вам удовлетворение, подобающее рыцарю.
– Я умоляю этого рыцаря, – прибавил с живостью менестрель, – во имя его священных обетов, не открывать никакой тайны о почтенной и отважной особе, если он не имеет доказательства, что действует с ее согласия.
– Это письмо рассеет ваши сомнения, – отвечал сэр Аймер, подавая бумагу менестрелю, – а что касается вас, сэр Джон Уолтон, то я не только далек от того, чтобы сердиться на вас, но даже готов совершенно позабыть нашу размолвку, так как она произошла вследствие недоразумения. И вы не сердитесь, любезнейший сэр Джон, если я скажу, что принимаю большое участие в том огорчении, какое причинит вам чтение этого письма. Этот верный менестрель увидит, что без затруднения может открыть вам тайну, которую без этого, конечно, хранил бы нерушимо.