«Колокола» зазвучали громче, она поняла, что приближается к источнику, порождающему этот тревожный звук. Ей захотелось побежать, но она себя сдержала, лишь слегка ускорила шаг.
Плеер лежал на груди умирающего – плеер лежал на ее груди. Сквозь ее истерзанное болью тело проходили звуковые волны колокольного звона. От этого боль становилась невыносимой – ей хотелось кричать, но крик не давался: струна, имитирующая колокольный набат, обвилась вокруг шеи, сдавила горло. Она попыталась ослабить хватку, просунув руку между струной и горлом, но поняла, что не может пошевелиться. Обездвиженное, изувеченное тело, полностью подчиненное власти колоколов, лежало на дороге. Тогда она попыталась из него выскользнуть, как из расстегнутого плаща, но и тут потерпела неудачу. Колокола парализовали волю. Поняв, что борьба бессмысленна, она подчинилась. Просто лежала и слушала то, на чем так настаивали колокола. Время нельзя обмануть, говорили они, оно само тебя обманет, как только попытаешься внедриться в его сферу. Все, что было, и все, что будет, неизбежно сольется в одно, конец предрешен, исход известен заранее – смерть на дороге. Вспомни, как это было! Вспомни, как должно было быть!
Как должно было быть? Да, она вспомнила. Алевтина. Ради нее была разрушена хрупкая сфера времени. Ради ее спасения.
Боль накрыла волной, боль наполнила легкие, как морская вода. Того, кто умирал на дороге, – Стаса? Полину? Виктора? – утянуло на дно. Там было хорошо, там не было боли, там снились счастливые сны. Там можно было снова жить и дышать, вспоминая то, что должно было сбыться.
Мы полюбили друг друга сразу, без всякого предисловия. Ни мертвый муж, ни ревность Толика, ни осуждающие перешептывания ее коллег не могли нам помешать, не могли даже отсрочить то, что одновременной болезнью нас поразило.
Я едва дождался вечера (мы договорились встретиться в семь возле ее магазина). Но тогда это нетерпение я объяснял одним лишь любопытством: окажется ли Алевтина такой, какой я ее когда-то вообразил. Днем, в магазине, нам почти не удалось поговорить. Я только сказал, что ее муж обратился в наше агентство, а она меня наняла, чтобы расследовать его убийство. Я ждал вечера, радовался, что так счастливо подвернулась эта Болгария и в агентстве я остался один, готовил вопросы, которые задам Алевтине, – чисто деловые, без всякой подоплеки, а сам все нетерпеливее поглядывал на часы. Перед глазами стояло лицо Алевтины. Вернее, два ее лица – то, молодое с фотографии, которое я так хорошо знал когда-то, и это, новое. И вот наконец стрелка часов, жестокая в своей медлительности, дошла до шести. Пора было ехать на деловое свидание, чтобы обговорить детали, а по ходу удовлетворить любопытство.