– Но избранным необходима свобода, Давид. Без нее они будут бессильны. А что такое свобода? Это полет! Они ненавидят слова – «добро» и «зло». Они жаждут славы – своей славы! Рабство для них – худшее из зол. И если есть высший трон на этом свете, то он создан для них. Просто почувствуй себя богом – и ты победил!
Лейла уже сидела на кровати – напротив окна было черное облако ее распущенных волос, нагой силуэт.
– Ну так что, Давид Гедеон, придет тебе в голову сказать, что ты – всего лишь чей-то раб? Ни за что не поверю в это! – ответила она за него. – Ты из другой породы! Разве ты никогда не желал вспыхнуть самой яркой звездой на небосклоне Вселенной? Не стремился к этому? Звездой, пылающей и горячей, как сто солнц! Ты из другой породы, – настойчиво повторила она. – Иначе я не была бы с тобой.
Ее слова способны были дать крылья самому робкому, а Давид был смел, отчаянно смел.
– А ты… ты из числа этих людей? – спросил он.
– Я? – Лейла прихватила пальцами копну волос, подняла их кверху и рассыпала по плечам. Затем потянулась к Давиду, коснулась руками его груди; она уже ложилась на него – словно змея устраивалась на горячем камне. – Я могу помочь им, – прошептала она ему на ухо. – Только помочь!
Подходил к концу март. Теряя остатки холода, принесенного в город зимой вместе с ледяными дождями, Пальма-Ама расцветала.
Сидя в полупустом кафе недалеко от дома Баратрана, спиной к дверям, Давид увидел ее в зеркальной витрине. Лейла, в широком берете и шубке, шла к его столику, разбивая чуть ниже колен складки подбитого мехом платья.
Она всегда появлялась внезапно и приносила с собой то волнение, от которого у Давида все цепенело внутри. Может быть, виной всему был ее взгляд – темный и глубокий, как отражение полного черной воды колодца? Но иногда, на мгновение, в этом взгляде вспыхивал жалящий, как лезвие ножа, хищный промельк, от которого все внутри обрывалось. Точно был он далеким отголоском непонятной и чужой души этой женщины. Для него, Давида, враждебной и даже опасной.
– Закажи мне красного вина, – сев напротив и сжав его руку, попросила она.
– Ты никогда не пьешь белого, – подзывая официанта и распоряжаясь, сказал он. – Почему?
– Пурпур – цвет крови, – ответила она улыбкой. – Мой любимый цвет. Разве ты не понял этого в наш первый день?
Поглядев на ладонь, где еще можно было различить слабый след от укуса – метины страсти, Давид скупо усмехнулся:
– Пожалуй, что да.
Когда бокал Лейлы, забравший толику губной помады с ее губ, был пуст, она встретила взгляд Давида.
– А что, если сегодня я предложу тебе развлечься с особым искусством? Тебя это не испугает?