Тунгуска осматривала добычу:
– Хороший бык… Молодой! – запрокинутую горбоносую голову венчала тяжелая костяная лопата с четырьмя отростками. По телу смертельно раненного животного волнами пробегала дрожь. Наконец агония прекратилась, и туша сохатого застыла в каменной неподвижности. Агафья отставила ружье в сторону, прислонив его к стволику невысокой сосенки.
От обласка, оставшегося на берегу Варыньоги, прибежал Лыска. Крупный пес вздыбил шерсть на загривке. На прямых ногах пружинящей походкой обошел лежащего на земле лося и вдруг с хриплым захлебывающимся воплем кинулся на сохатого. Хрипя и давясь шерстью, стал трясти его за загривок.
Агафья довольно улыбалась, наблюдая азарт и ярость молодой собаки.
– Пущай привыкат! – наконец, дав собаке вволю излить злобу, охотница отогнала ее. Лыска, глухо ворча, нехотя отошел от лежавшей на земле туши и улегся около ружья под сосенкой. Агафья погладила собаку, приговаривая:
– Хороший собачка, хороший!
На небе догорала вечерняя заря. Из-под таежного полога все ближе подступали сгущавшиеся сумерки, готовые вот-вот поглотить песчаную полосу лесного озера. Тускнела тропа на водной глади, протоптанная невесомыми следами вечерней зари.
Агафья забеспокоилась:
– Однако, скоро темно будет. Костер надо палить! – Осмотрев еще раз добычу, она тихо проговорила: – Здоровый бык… Много делов будет! – И Агафья заторопилась наготовить дров. Она стаскивала сушняк, колодник в одну кучу рядом с убитым лосем. Куча дров росла на глазах, но Агафья все подтаскивала и подтаскивала валежник. Свежие медвежьи следы подсказывали ей, что ночью может наведаться в гости сам хозяин, Амикан-батюшка. Наконец, она кончила заготавливать дрова и быстро разожгла костер.
– Теперь будет хорошо! – удовлетворенно проговорила тунгуска, глядя на разгоравшийся костер. Затем она взяла за ногу еще не остывшую тушу, оттянула ее и сделала первый надрез вокруг коленного сустава острым охотничьим ножом. Крепко сбитая и ловкая, нож так и мелькал в ее опытных и сильных руках. Длинная, черная коса в руку толщиной выбилась из-под косынки, мешала работать Агафье. Она недовольно морщилась, ругаясь про себя, что мать не разрешает отрезать надоевшую косу.
Охотница кончила свежевать добычу уже ночью. Ободранная туша лежала на собственной снятой шкуре. Агафья, соблюдая осторожность, вспорола брюшину лося. Запустив руки в еще не остывшую утробу, она вывалила внутренности наружу. Ловко отсекла печень и бросила ее на шкуру. Затем отделила сердце и, разрезав его на несколько частей, кинула кусок собаке. Лыска на лету поймал мясо и мгновенно проглотил его, умильно поглядывая на хозяйку. Агафья вытерла окровавленные руки о чистый мох, с трудом выпрямилась, растирая руками затекшую поясницу. И только сейчас она почувствовала, как сильно устала и как сильно проголодалась. Она отрезала кусок печени и присела около костра. Вонзив зубы в кровоточащую печень, она с наслаждением прикрыла глаза. Сырая печень, как сметана, приятно таяла во рту. Подкрепившись, она откинулась на руки и выпрямила устало гудевшие ноги.