С одного из катеров — того, что обходил сторожевик слева, — принеслась беззвучная дымная очередь, сшибла с рубки воздушную ловушку, черную железную коробку, в которой были спрятаны старые семафорные флажки, коробка быстролетной птицей умахнула в сторону и исчезла. Кроме шипения, от струи не исходило никакого звука, следом за шипением раздался хлесткий громкий стук — это пули врезались в металл. В ноздри шибануло едким горелым духом.
— Ну, миленькая, — застонал Мослаков снова, поддевая отверткой пулю, — давай, давай, вылезай из своей норы… Давай! — Ну! Ну!
Пуля сидела прочно.
Капитан-лейтенант вытер ладонью мокрый лоб, фуражка сорвалась у него с головы, шлепнулась на металл палубы козырьком вниз, перевернулась и застыла. Еще чуть-чуть — и унеслась бы вниз, в воду. Он громко втянул в себя воздух, зашамкал старчески губами и сам себе показался в этот момент стариком — слишком тяжело ему сделалось. Мослаков протестующе замотал головой и начал бить кулаком по отвертке, по торцовой части ручки, стараясь выколотить пулю.
— Ну! Ну! Ну!
Скосил глаза в сторону — как там Мартиненко с Хайбрахмановым? Живы ли? Оба были живы.
Мартиненко, перевязав Фарида, сидел теперь рядом с ним.
— Стас! — крикнул Мослаков матросу. — Передай Балашову, пусть немедленно раздаст всем автоматы. Всей команде. Нас, похоже, собираются взять на абордаж.
Мартиненко вскинул голову, в глазах его блеснул огонек — он любил драку, вскочил проворно, но остановил себя, виновато коснулся рукой забинтованного плеча Хайбрахманова.
— А как же Фарид?
— С Фаридом пока побуду я.
Мартиненко исчез.
Капитан-лейтенант вновь начал бить кулаком по ручке отвертки: ахая, обливаясь потом, он лупил и лупил по тупому широкому концу отверточной рукояти, пока не промахнулся и не врезался мякотью кулака в шестерню. Замычал невольно: острый заусенец впился ему в кулак, в кожу, раскровянил ее, у него перехватило дыхание — хоть и мелочь это, заноза, всадившаяся в кулак, а боль приносит такую же, как и пуля.
Он отсосал кровь и вновь ударил кулаком по пятке отверточной рукояти.
С пятнадцатого или шестнадцатого удара, когда пятка стала мокрой и скользкой от крови, отколупнул еще маленький кусок свинца вместе с облаткой, кашлем прочистил себе горло, освободил дыхание. Именно этот, последний кусок принес ему странное удовлетворение, будто он одержал победу в неком неравном бою. Впрочем, так оно и было.
Осталось выколупнуть еще немного, совсем чуть-чуть, небольшую затупленную плошку, тусклым пятном посвечивающую из темного, съеденного зубчатой железной дугой пространства. Мослаков вновь наставил на пулю отвертку, ударил кулаком по рукояти и сморщился — он не только рассадил себе мякоть, он отбил всю руку.