Кочнев молчал — говорить было нечего.
— И еще столько же заплатит, — не унимались мастера «Горэнерго», — а у нас дети кушать хотят.
Кочнев отвел взгляд в сторону, потом открыл стол и достал из ящика три кормовых флажка, сшитых из плотной непромокаемой ткани, с военно-морским уголком: в углу слева был выбелен прямоугольник с изображением старого, еще советского морского флага, со звездочкой, с серпом и молотом, тиснутыми на кипенном поле…
Это были старые вымпелы-флажки, уже списанные, а новые вымпелы, с андреевским уголком, в бригаду еще не поступили.
— Позвольте от имени пограничной службы России наградить вас самым ценным, что у нас имеется, — сказал Кочнев и вручил флажки мастерам «Горэнерго».
Те ошалело замолчали и приняли флажки. Один из мастеров даже растроганно хлюпнул носом:
— Я ведь тоже когда-то пограничником был. Служил в Армении. Охранял гору Арарат, расположенную по ту сторону границы.
Мастера молча развернулись и пошли к своей машине: болтовня болтовней, выяснение отношений выяснением отношений, а дело делом — надо было вращивать в линию обрезанный кабель.
«Семьсот одиннадцатый» заночевал в низовьях Волги, в одном из ериков.
Таков был приказ Папугина: замереть и оглядеться ночью, посмотреть, чем дышат камыши и вода, кто кого караулит, кто кем питается и есть ли в этом криминал. Сторожевик приткнулся к высокому берегу, на котором росла толстая дуплистая ива, и старший лейтенант Чубаров скомандовал:
— Глуши машину!
По палубе сторожевика пробежала дрожь, в глубоком железном нутре что-то застучало, захлюпало, засопело, и двигатель умолк.
Сделалось тихо. Так тихо, что люди начали оглушенно поглядывать друг на друга, лица их окрасили неуверенные слабые улыбки: неужели они так привыкли к грохоту движков, стрельбе, крикам, собственной грубости, что уже совершенно не воспринимают нежную материю тишины?
Совсем рядом, из зарослей, со странным железным скрежетом раздвинув тростник, поднялись в воздух две цапли и, осветившись красно, будто две ракеты, растворились в огромном медном блюде солнца, укладывающегося неподалеку от сторожевика спать.
— Две ведьмы, — мичман Балашов не удержался, плюнул цаплям вслед, — нечистая сила. Напугали.
— Это дело, Иван Сергеевич, поправить несложно, — сказал Балашову рулевой, — одна автоматная очередь, и ведьм не будет.
На дежурство сторожевики выходили с полным боевым комплектом — и патроны были, и снаряды к двум пушчонкам, и даже старые ракеты, которыми можно было легко потопить всякое плавающее судно средних размеров.
Это в городе пограничники были безоружны, как малые дети, и чувствовали себя ущемленными, за каждый патрон отчитывались, а в море, на дежурстве у них пороху было столько, что его, как кашу, можно было есть ложкой.