Но этого не произошло. Вместо Натальи — полная камера краснопогонников. Сообща мне завернули руки за спину, замкнули кисти «браслетами» и повели в уже знакомый кабинет.
Мунтян не скрывал своей радости. Как барышня вокруг елки, кружился вокруг табурета, на котором в центре комнаты восседал я, и самодовольно потирал руки. Три его шакала, напустив как можно больше серьезности на свои спитые рожи, восседали на зафиксированной скамье, напоминая мне присяжных заседателей. То ли натуральных, то ли ильф-петровских — не знаю!
— Итак, откуда у тебя «адидас» Барона?!
— В шахматы выиграл!
— Ты у него?
— Ну я!
— Хе-хе-хе, — загоготали «судьи».
— Да я тут каждого зэка знаю, понял? — обрадованно заверещал Мунтян. — Мисютин чемпион всех тюрем России, ты это догоняешь?
— Ну и что?
— А то, что Я (он так и сказал это — с большой буквы) у него одну из пяти не выиграю!
— Значит, меня и в десяти партиях ни разу не одолеете!
— Ну ты, Алехин… (Я надеялся, что он, не медля, отдаст распоряжение принести шахматы и снимет с меня наручники… Я такой мат им закачу! Но Старший Кум не поддался на провокацию, руководствуясь знаменитым девизом: лучше перебдеть, чем недобдеть!)
— А вот это видел? — он потряс перед моим носом листком с двумя колонками цифр.
Это была запись одной из сыгранных нами «тысяч». Обычно каждый из нас запоминали свои очки, но уже перед самым побегом мы обнаглели настолько, что несколько партий запротоколировали на бумаге.
Карты и записи забрал с собой Мисютин. Откуда они у Кума? Позже я так и не нашел этому объяснения. Может быть, Сергею вытряхнули карманы перед освобождением, а может, листок случайно выпал в камере, и мы не заметили его, — поди разберись сейчас, что же произошло на самом деле!
— Что это? — спрашиваю невинно.
— Как что? Ты разве не видишь? «Ты-ся-ча!»
Я вспомнил, что карандашом орудовал только Мисотин, и решил держаться до конца:
— Какая еще тысяча?
— Игра такая, вспомнил?
— Не-а… Я здесь не при чем…
(Конечно, можно было признаться: да, играли в «тысячу», не один черт, в шахматы выиграл костюм или в карты, — только ведь тогда не отцепятся, пока не скажешь, как это строго запрещенные карты попали в камеру. А подставлять кого-либо — не в моих правилах, даже «подогретого» братвой вертухая).
— Возьмите у меня образцы почерка, сверьте с этими каракулями… — спокойно бросил я.
— Погоди, я сверю, сейчас я все сверю! — выкрикнул Мунтян (полагаю, он уже успел это сделать; то, что на росписи почерк не мой, ясно было и без специалиста-графолога). — Кто принес в камеру карты, а?
Предвидя такой вопрос, один из контролеров сидел ни живой ни мертвый. Я понял, что именно он был связан с Бароном. Но виду не подал, продолжал молчать.