Хоромы составляли комнатка 3 × 4 и кухня 2 × 3 метра, не считая терраски и антресолей. Туда Морхинин заволок небольшой стол, разложил несколько книг, пачку бумаги и старый проигрыватель. На нем можно было крутить пластинки: симфоническую сюиту Римского-Корсакова «Шехерезада», русские песни в исполнении Лемешева и шестую симфонию Чайковского. Это иногда слушал вечером, пребывая в пасмурном настроении, Морхинин. Еще была пластинка со «Всенощной» Архангельского в записи хора какого-то анонимного кафедрального собора. «Всенощную» любили слушать Тася и Анна Егоровна, томно вздыхающая при этом и благостно подпевающая вместе с племянницей.
Теперь, по приезде Морхинина с Тасей, у крайнего сарая на длинном шесте со скворечней трещал крыльями, будто аплодировал, свистел и покрикивал веселый скворец. Мелькали белым боком, бесконечно конфликтуя с квохчущими дроздами, длиннохвостые нахалки-сороки. И звенела на все лады, рассыпалась по ветвям ближних деревьев прочая певчая мелочь. А однажды послышались звонко, трубно и высоко многоголосые звуки: несколькими широкими полуразмытыми по всему небу треугольниками возвращались гуси.
И, застыв на грядке с лопатой, сдвинув на затылок старую кепочку, стоял писатель Морхинин под синим весенним небом и чистосердечно признавался Всевышнему в своей самозабвенной любви к родной природе, любви не меньшей, чем к божественному пению, литературе, поэзии. И бормотал он некие рифмованные строчки, которые иногда записывал вечерами в тетрадь:
Дышит поле зеленое рьяно,
пролился, загустел аромат;
млечно-белым подобьем тумана
запахнулись черемухи в ряд,
словно выбор невест побледневших
от нежданных венчальных забот;
и опять соловей опьяневший
одиноко и страстно поет.
Тася договорилась с настоятелем церкви во имя мученика Феодора Стратилата, куда сожители устроились после некоторых мытарств, что она сама (как регент правого хора) и ее супруг летом будут приезжать только по двунадесятым праздникам. Словом, батюшка оказался благодушнейший и матушка тоже покладистая. Так что кроме главных праздников Тася и Морхинин преспокойно могли находиться в деревне. И хотя договор с настоятелем значительно сократил их бюджет, зато отдохновение души и бодрость тела на свежем воздухе заброшенного сельского отечества ниспосылали на них умиротворение и покой.
И можно было бы сделать некоторый незаконный перерыв в содержании остросюжетного романа. Но обстоятельства волею судьбы вернули нас к приключениям, которые и возникли вечером.
На антресоли, где Морхинин, сидя за колченогим столом, что-то черкал в тетради, влез двоюродный брат Таси Алексей Алексеич, а попросту Алеха.