Спросил я еще про него: мол, один ли будет? Юрка считает, что да. Сына Максимку он на войну никогда не таскал, на подхвате у него пацан — унеси-принеси.
Когда пошли, проводник напутствия выдает: идем, не торопимся. До захода пара километров, и все в гору. Отдыхаем вместе. Не растягиваемся.
— Слишком уж в цвет Вова вчера нарисовался и носом водил, — говорит Юрка. — Как бы он на хвост к нам сегодня не упал, ему все интересно, чем я на дне занимаюсь.
Поинтересовался насчет стрельбы в шахтах.
Заморенок свою волыну показал — обзавидуешься. ТТшник армейский сорок девятого года.
— Почти тридцать лет со мной, — хвастается. — С молодости. Фартовая дура. Когда на борту, удача на все сто.
Но внизу, сказал, от пальбы лучше воздержаться. Только крайний случай. Как я и думал.
— В норах грохотать — не дай бог, — Юрка рассказывает. — А вот на рудничных дворах или под шахтным стволом, где пространства больше, можно рискануть. Только лучше по-тихому, у Левана же вон какая сабля.
А дружок мой блатной сидит, улыбается мыслям своим и не реагирует вовсе на базары наши. В пространство куда-то смотрит.
С того места, где отдохнуть присели, есть куда глядеть. Вдали Байкал просыпается, а под ногами городок этот со своими секретами.
«Осень, осень с морозным утром, нет ничего лучше, — говорю себе. — Еще немного, и на зимовку можно было ложиться… Эх, делюга проваленная, пацаны загубленные да Мирьям моя…»
Воздух такой, что не напиться. Сижу любуюсь, а в голове что-то такое поэтическое мелькает, образы какие-то плывут.
— Тут кругом бывший рудник, — прерывает мои раздумья Юрка. — Мы сейчас на своей территории. Еще один переход, и нырять будем. А вот там, — протягивает он руку, — был ствол четвертой шахты. В основном через него вниз ходили, пока Вовка с тротилом не пошалил.
— А как ты думаешь, эти где пойдут? — интересуюсь.
— Если Петруха поведет, то где угодно, мужик все дыры знает. Не уследишь, да и зачем? Лучше внизу ждать-сторожить.
Внизу так внизу. Красотами окружающими любовались минут десять, а потом Юрка ловко так поднялся, навьючился, что самого не видно, и нас пинает.
— Валим, братва, немного осталось.
Идем, и мысли мне в башку всякие лезут. Когда Заморенок о реках подземных рассказывал, живенько представил себе темный поток и себя в нем. Вода плюс три-четыре градуса, а сил уже нет. Стены скользкие, зацепиться не могу. Живое такое наваждение. Страшное. Меня мало чем можно испугать, но собственного бессилия перед природой не перевариваю. Червяком себя чувствую, и лучше уж от пули сдохнуть, если нет у Бога в задумках персональную смерть мне отдать, что в книгах наверху прописана.