– Леонид. Леонид Леонидович.
В отличие от отца он был не так говорлив, лишь приветливо улыбался, но взгляд сквозь стекла золоченых очков был внимательным и холодным.
Степан присел за столик, еще раз оглядел богатое угощение, вспомнил, что с утра ничего не ел, и в то же время судорожно передернулся, понимая, что ни кусочка со столика не возьмет – нормальная, свежая еда казалась противной даже на вид.
– Да вы не стесняйтесь, колбаски вот, московская, – мягко предложил, не переставая улыбаться, Леонид Леонидович и подвинул поближе тарелку. – Попробуйте, здесь края голодные, такого не увидишь.
– Да, это точно, не увидишь… – протянул Степан, вспоминая Серегин скандал в магазине. Ему хотелось подняться, выматериться и уйти, но он заставлял себя сидеть, пытаясь до донышка уяснить – почему такие разные люди, как Головин, Ленечка с сыном и еще милиционер, оставшийся на палубе, оказались вместе. Для дела, для работы? Так катер стоит на якоре. Для выгоды Головина? Так какая ему выгода от Ленечки? Бесплатно постричься? Непонятно было.
Тем временем в кубрик спустился милиционер, совсем молодой парень с буйным, во все щеки румянцем, с пухлыми, по-девичьи сочными губами, но уже уверенный, хорошо знающий себе цену и потому чувствующий себя в этой компании равным: по-хозяйски расположился за столиком, налил водки, выпил и принялся закусывать икрой без хлеба, оглядывая всех по очереди круглыми голубыми глазами.
– А как товарищ Бородулин поживает? – встрепенулся Ленечка, заполняя возникшую паузу. – Я его давно не встречал.
– Живет, – неопределенно ответил Степан. – Вроде нормально живет.
– Привет ему обязательно от меня передавайте, большой привет и глубокое уважение. Я к хорошим людям всегда с глубоким уважением. А вы угощайтесь, угощайтесь, Степан Васильевич…
Степан отговорился, что он только недавно из-за стола, а пить вообще не рискует – вода дурная, да еще на лодке, долго ли до греха. Говорил, морщась от собственной лукавости, а сам напряженно продолжал ждать – когда же начнется главный разговор, ведь не для закуски-выпивки его сюда позвали, может быть, и на якорь у Глубокой стали специально – глядишь, занесет попутным ветром. Необходимо было досидеть, не ерепенясь, до конца, и Степан говорил невпопад то о погоде, то о нынешнем большом половодье, а сам наблюдал, как лихо пьют, закусывая икрой, хлебая ее расписанными деревянными ложками, молодой милиционер и Головин, как мелким бисером выкатывается у них на лицах жаркий пот. Ленечка не трапезничал, сложив руки на острых коленках, он потряхивал хохолком и улыбался. Леонид Леонидович только пил, отдельно поставив возле себя бутылку с нерусской наклейкой и с длинным, вытянутым горлышком, не закусывал и холодно поглядывал через тонкие стекла золоченых очков на Головина и милиционера, шумно жующих, изредка, проницательно, – на Степана. Он как будто примеривался ко всем троим.