Иваниха опрятно и ловко поела, опрокинула подряд три чашки чая, зарозовела, выпрямилась, и ее морщинистое личико расправилось. Глянув на Степана поблекшими, но еще цепкими глазками, Иваниха заговорила:
– Мы в войну-то робили с твоей матерью, сколько этого леса переворочали… Ох, и поробили, ох, и поробили. Досталось же ей, Елене, долгим век-то показался… А сынок вон и на похороны не приехал, а приехал, так избу пропил. Ты, парень, не морщись, я врать не стану, я правду говорю.
– Да нет, я… – Степан смешался, готовый провалиться сквозь землю, чтобы не слышать и не видеть въедливой старухи, чуял, как наливается и багровеет у него старый шрам на щеке. – Слушаю…
– Послушай, послушай, может, на пользу пойдет.
Лида, понимая, что бабкины поучения Степану как нож острый, добавила Иванихе чаю и ловко увела разговор в сторону. Взялась расспрашивать, как лучше поливать капустную рассаду. Иваниха забыла про чай – об огороде она могла толковать сколько угодно. Между делом пожаловалась:
– А у меня в прошлом годе всю капусту уташшили. По осени, снежок токо пал, проснулась, гляжу в окно – ташшат. И жалко, и выйти боюсь – пристукнут, и поминай как звали. Народ нонче пошел – ужасть одна. Чем дале, тем страшней. Чашшин вон парнишка, как варнак какой, средь бела дня с ножиком ходит, и управы никакой нету. Заберут на отсидку, а он вернется да пушше прежнего…
Тут Иваниха глянула в окошко, увидела, что стемнело, и шустро засобиралась домой.
– Темно уж, а я расселась. Ходить-то одной боязно. Стоко варнаков развелось, прихлопнут и фамилью не спросят.
– Я провожу, – Степан поднялся, попрощался с Шатохиными. Сергей молчком протянул руку и в глаза не взглянул. За весь вечер он почти ничего не сказал, сидел, тяжко навалившись на стол и опустив голову. Его коротко остриженный затылок серебрился под светом электрической лампочки. Чем больше слушал он Иваниху, тем сильнее тяжелели у него широкие скулы, и туже натягивалась на них кожа. Следа не осталось от доброй строгости, с какой он воспитывал недавно свое войско. Весь ушел в себя, как в раковину, и даже створки захлопнул. И снова Степану было неловко и неудобно рядом с ним, словно он что украл у человека и никак не насмелится признаться. Вышел он от Шатохиных с облегчением.
Иваниха сразу уцепилась за рукав пиджака, и Степан почуял частое, испуганное дрожание ее руки. Бабка сразу примолкла и мелко, торопливо засеменила рядом, сбивая от быстрой ходьбы дыхание. Когда они проходили мимо клуба, который был уже закрыт и темнел окнами, увидели на крыльце несколько мигающих папиросных точек и услышали хохот, матерки и визгливую музыку из магнитофона. Иваниха сбилась со своей семенящей походки, запнулась, ахнула и обмерла.