— Вы должны были, — сказал он, — заставить короля выполнить вашу волю, хотя бы ценой того, чтобы превратить Афины в развалины. Я бы поддержал вас, как я поддерживал других.
Стрельба была прекращена, но де Рокфей не показывался адмиралу на глаза как раз тогда, когда информация была всего нужнее. Он был занят посылкой морскому министру фантастических телеграмм, в которых преувеличивал значение столкновения и дошел до того, что сообщил, будто адмирал захвачен в плен греками.
В начале четвертого часа ночи стрельба внезапно возобновилась не только в городе, но и в Запейоне, где было ранено несколько французских матросов, находившихся вблизи адмирала. Кто был ответственен за эту новую вспышку, точно установить не удалось. Генерал Калларис, командующий афинским гарнизоном, говорит, что первыми открыли огонь по греческим частям венизелисты и что французы ответили; возможно, что так оно и было, но в то время, когда нервы у всех были напряжены до крайности, любая из сторон могла первой начать стрельбу.
Адмирал приказал своим судам открыть огонь по холму Стадион. Если бы все снаряды взорвались, они нанесли бы большие повреждения и стоили бы многих жизней. Ни один из снарядов не попал в холм Стадион, но дворцы русского и итальянского посольств подвергались опасности, и князь Демидов и граф Боздари едва избежали смерти от руки своих союзников.
К концу дня стрельба затихла. В 6 ч. 45 мин. союзные послы и королевские уполномоченные явились в Запейон и попросили адмирала прекратить бомбардировку. Легкими судами было выпущено 60 снарядов и четыре — с «Мирабо». Позже вечером адмирал уведомил послов, что он намерен повторить бомбардировку в виде карательного действия. Он решил по телеграфу испросить из Парижа санкцию на бомбардировку королевских дворцов, арсеналов, бараков и тех частей города, которые, по имеющимся данным, настроены враждебно по отношению к союзникам. По проводам побежали сообщения в Лондон, Рим и Петербург. Никто не знал, что де Рокфей тайно телеграфировал французскому адмиралтейству, требуя немедленных и кровавых репрессий. 3 декабря он телеграфировал: «Необходимо немедленно принять суровые репрессивные меры. Единственная возможная мера заключается в регулярной бомбардировке Афин». Через несколько часов он снова телеграфировал: «Поверьте, что задержка с принятием таких мер приведет к новой катастрофе. Афинская французская школа фактически эвакуировалась. Мы запаковываем наши чемоданы. Если мы не примем суровых мер, мы вскоре сами станем объектом репрессий». Хотя в течение всего кризиса ни один из союзных граждан, ни из официальных лиц не подвергался каким-либо оскорблениям, он пустил кличку «афинские насильники», которая бессовестно муссировалась потом парижской прессой.