Всех их перевезли в Скотланд-ярд для допроса. Они рассказали, что судно их было английским пароходом с Кастор», водоизмещением в 1100 тонн, которое немцы захватили в начале войны и переименовали в «Ауд». Судном командовал флотский лейтенант Шпиндлер, самый неприятный из всех немецких офицеров, которых мне когда-либо приходилось встречать. Он лгал самым нахальным, но совсем не убедительным образом, прежде всего отрицая наличие оружия на пароходе, и затем заявил, что оружие это предназначалось для германских войск в Южной Африке. Потом он стал утверждать, что пароход превращался попеременно то в торговое судно, то в военный корабль, причем перемена флага являлась достаточной для этого превращения. Мы не могли удержаться от смеха при этом заявлении, что привело его в бешенство: «Я говорю вам, что мундиры моих людей были развешены на канатах снасти и им было приказано надевать их, как только выкидывался военный флаг». Наконец, некоторые из матросов заговорили, и было установлено, что «Ауд» вез ящики с оружием для ирландцев и что он пристал к берегу у Дуп-Хэд в надежде, что ему удастся выгрузить это оружие.
Весь экипаж был интернирован, и адмиралтейство, желая покончить с этим делом, заставило водолаза опуститься на дно моря там, где затонул корабль. Ко мне прислали этого водолаза, краснощекого матроса, вместе с его находкой: три ружья и обломок от пулемета, которые он положил ко мне на стол. Он подробно описал, как увидел «Ауд» лежащим на боку с пробитым корпусом. Сила взрыва усеяла в этом месте твердое песчаное дно океана винтовками и сломанными пулеметами. Принесенные им винтовки были не германского образца. Присутствовавший при этом морской офицер высказал предположение, что винтовки эти могли быть русскими. Он позвонил по телефону русскому военному атташе, который тотчас же явился и после внимательного осмотра винтовок заявил: «Да, это наши винтовки. Посмотрите на марку, которой они помечены. По всей вероятности, они были взяты в сражении при Танненберге». Таким образом, даже в этой диверсивной попытке немцы старались устроиться «подешевле».
Первое мое свидание с сэром Роджером Кэзментом состоялось утром в пасхальное воскресенье. Он был увезен из Ирландии под конвоем офицера, и, разумеется, вид его был не блестящий.
Однако он вошел ко мне в канцелярию с высокомерной осанкой, что, впрочем, было особым свойством его походки. Офицеры адмиралтейства и военного министерства окружили меня. Я начал с того, что попросил его назвать себя. «Вы же знаете, как меня зовут», — отвечал он. Я указал ему, что он назвал себя Ричардом Мортоном, когда его арестовали. Он поднял голову и сказал: «Официально я сэр Роджер Кэзмент». Затем он попросил разрешения повидаться с одним из своих друзей, сэром Уильямом Тиррелем, до продолжения допроса. Я ответил, что было бы несправедливо просить этого джентльмена присутствовать при нашем разговоре, так как он совершенно непричастен к интересующему нас делу. Было заметно, что присутствие моего стенографа раздражало Кэзмента и он все время был начеку. Позже, когда стенограф удалился, Кэзмент стал словоохотливее, даже встал со своего места и сел на кончик моего стола. Он был высокого роста, худой, лоб его был покрыт морщинами. Он отказался отвечать на некоторые из моих вопросов не из опасения обвинить себя, а из страха скомпрометировать других лиц. Он не хотел также ничего говорить против немцев в присутствии стенографа, но не пытался оправдываться. Я прочел ему статью из «Немецкой лаплатской газеты», автором которой считали его, и он сознался, что написал эту статью. Я заметил, что политические убеждения — это одно, а политические действия — совсем другое, на что он возразил: «Я должен действовать согласно моей совести. Некоторые ирландцы боятся действовать, но я не побоялся совершить акт государственной измены. Я не стараюсь себя оправдывать, я готов нести все последствия своей вины». Он с негодованием отвергал обвинение в том, что получил 2400 фунтов стерлингов от немцев, — факт, отмеченный в шифрованной телеграмме Бернсдорфа.