Я был один в своем рабочем кабинете, когда майор Сванн пришел ко мне с этим известием. Обычное хладнокровие покинуло его. «Я полагаю, что мы в конце концов все-таки поймаем этого негодяя, — сказал он. — Очевидно, под буквой „Ц“ скрывается то лицо, которое мы ищем, а число „201“ должно обозначать номер дома. Не могли бы вы узнать, на скольких улицах в Дэтфорде имеются дома с номерами, доходящими до 200?». Это было немедленно исполнено. Я позвонил в полицейский участок в Дэтфорде, и мне тотчас же ответили оттуда, что там имеется только одна такая улица — главная дэтфордская. Я спросил, знают ли они, кто проживает в номере 201, и меня уведомили, что там живет британский подданный, но фамилия его немецкая — Петер Ган, и что он пекарь-кондитер.
Каково же было удивление толстого маленького пекаря, когда из подъехавшего к его дому такси вышли несколько полицейских чиновников в штатском платье. Его и его жену тотчас же отвезли в Скотланд-ярд, а тем временем инспектор произвел тщательный обыск всего помещения и нашел в уже потушенной печке, где пекли хлеб, картонную коробку, в которой находился весь необходимый материал для секретного письма. Бумага и конверты, совершенно схожие с теми, которыми пользовался таинственный шпион, подписывавшийся цифрой «201».
Мне принесли все эти предметы в момент, когда я допрашивал Гана. Инспектор, которому было поручено следствие, навел справки у соседей пекаря и узнал через одну клиентку, что какой-то высокого роста хорошо одетый иностранец часто посещал Петера Гана. Ей сказали, что это был русский, проживавший где-то в Блюмсбери. Она полагала, что фамилия его была Миллер. Усевшись в моем кресле, Ган оказался весьма скупым на слова. Он заявил, что ничего не знает о букве «Ц», отрицал, что когда-либо писал письма, и когда ему показали картонку со всем материалом для секретного шифра, он замкнулся в упорном молчании. Репутация его была не слишком чиста. Он родился в Англии от немца-отца, перешедшего в английское подданство. Он поселился в Дэтфорде и занимался там своим ремеслом (пекаря) с 1910 г., но через три года обанкротился. Однако в 1913 г. он снова открыл свою лавочку с капиталом, происхождение которого он не мог объяснить. Так как он отказывался отвечать на вопросы, то мы посадили его в одиночную камеру и тем временем допросили его жену. Эта бедная женщина вскоре вполне нас убедила, что она ровно ничего не знала обо всем этом деле. Ей было только известно, что к мужу ее приходят посетители, но каждый раз, когда она его спрашивала о них, он сердился на нее, и она больше не смела заговаривать с ним об этом. Мы отпустили ее с миром домой к детям.