– Здоровая и сильная. Я оставила ее у кормилицы, она ест.
– А Ее Светлость?
– Здорова. Лучше, чем прежде.
Он подходит ко мне и берет меня за руку, чтобы поговорить тихо, так, чтобы никто, даже кардинал Уолси, следующий за ним, не услышал.
– Леди Маргарет, вы родили много детей, – говорит он.
– Пятерых, – отвечаю я.
– Все родились живыми?
– Одного я потеряла в первые месяцы. Это обычное дело, Ваша Светлость.
– Знаю. Знаю. Но этот ребенок выглядит сильным? Как вам кажется? Она выживет?
– Она выглядит сильной, – говорю я.
– Вы уверены? Леди Маргарет, вы бы сказали мне, если бы у вас были сомнения, правда?
Я смотрю на него с состраданием. Как может кто-либо осмелиться сказать ему то, что его не обрадует? Как этому испорченному мальчику научиться мудрости, став мужчиной, если никто не смеет сказать ему «нет»? Как он выучится отличать лжеца от правдивого человека, если все, даже самые верные, рассказывают ему только хорошие новости?
– Ваша Светлость, я говорю правду: сейчас девочка выглядит здоровой и сильной. Что с ней станется, знает только Господь. Но королева благополучно разрешилась славной девочкой, и у них обеих сейчас все хорошо.
– Слава Богу, – отвечает он. – Аминь.
Он очень тронут, я это вижу.
– Слава Богу, – повторяет он.
Он поворачивается к ожидающим придворным.
– У нас девочка! – объявляет он. – Принцесса Мария!
Все разражаются радостными криками, никто не выказывает ни малейшей тревоги. Никто не посмеет выказать и тени сомнения.
– Ура! Боже, храни принцессу! Боже, храни королеву! Боже, храни короля! – повторяют все.
Король Генрих поворачивается ко мне с вопросом, которого я боялась.
– Станете ее воспитательницей, дорогая леди Маргарет?
Я не могу. Я правда не могу на этот раз. Я не могу снова лежать без сна, ожидая потрясенного вскрика из детской, бегущих шагов и стука в дверь, и девушки с побелевшим лицом, которая с плачем скажет, что ребенок просто перестал дышать, без причины, совсем без причины, пойдите, взгляните. И кто скажет королеве?
Мой сын Монтегю ловит мой взгляд и кивает. Ему ничего больше не нужно сделать, чтобы напомнить мне, что мы должны претерпевать то, чего бы предпочли избежать, если хотим сохранить титулы, земли и данное из милости место при дворе. Реджинальду надо ехать далеко от дома, Артуру надо улыбаться и играть в теннис, когда спина болит после турнира, надо забираться на лошадь, которая его сбросила, и смеяться, словно он не знает страха. Монтегю надо проигрывать в карты, когда он предпочел бы не делать ставку, а мне – присматривать за младенцем, чья жизнь невыносимо непрочна.