Но даже если в этом мире дело доходило до искреннего сочувствия, оно все равно выражалось в тех же словах, и только. Разве что «забей» исключалось из этого ряда. Иногда Фрида думала, что если бы не ее второй мир, возможно, она смогла бы постичь смысл и силу этих мирских заклинаний.
Когда она стояла на похоронах бабушки шесть лет назад, этих слов ей было достаточно: «будь сильной», «крепись», «смирись», «прими», «отпусти». Она ловила себя на том, что больше ничего и не хочет слышать от сочувствующих. Вербальные медяки с глухим бряканьем падали на дно ее души, лишь наполняя тяжестью. Казалось, люди выдумали подобные увещевания только для того, чтобы заполнять ими внутреннее пространство до краев, пока они не подступят к самому горлу, будто так можно вытеснить из души все ненужное — ноющее, стонущее, болящее.
«Смирись», «прими», «отпусти» — эти три слова были для Фриды самыми загадочными и непостижимыми из всех. Она никогда не могла ни понять, ни прочувствовать, что это за внутренний процесс — смирение, даже в общих чертах не представляя себе его механизм. «Смирись. Бог учит нас смирению, Фрида», — не раз говорила ей бабушка в своей привычной менторской манере после смерти мамы. Но «смирение» так и осталось для нее вербальной оболочкой пустоты. Она не смогла разгадать смысл этого слова тогда, не пыталась она сделать этого и на похоронах Фаины Иосифовны, поскольку не испытывала в том нужды.
Возможно, так было потому, что бабушка никогда не являлась обитательницей второго ее мира, а посему эта смерть не стала для Фриды трагедией — ничего не изменила, не повлекла никаких последствий. Фаина Иосифовна так навсегда и осталась по ту сторону пощечины и школьного двора, по ту сторону нежности и любви.
Жительница реальности, перед которой Фрида захлопнула створки собственного мира, она и раньше казалась далекой. Смерть не приблизила и не отдалила ее. Она будто бы осталась на том же месте, и образ ее виделся прежним — зыбким и расплывчатым оттого, что Фрида смотрела на него сквозь дрожащую пелену мира собственного.
Правда, через несколько недель после ее смерти, ночью в полудреме Фриде как-то по-особенному, явственно и детально, вспомнились подрагивающие старческие руки, которые Фаина Иосифовна потирала в волнении, когда внучка наведывалась к ней в последние годы. Вспомнились ее заискивающий взгляд и неуклюжие от отсутствия навыка объятия, сбивчивая оживленная речь и неловкие паузы. Вспомнилось, как она однажды протянула было руку, чтобы погладить Фриду по волосам, но стушевалась. Фрида плакала в ту ночь, долго и горько, давясь рыданием, но утром проснулась прежней.