«Третьяковка» и другие московские повести (Степанян) - страница 17

Сельчанка, а может быть, даже —
Подружка святой.)
– А часто ее предсказанья
Сбываются? Видел ли кто?
– Какие – сбылись, —
Говорит она тихо. —
Каким не пришел еще срок.
И тут, покраснев, отвернулась Дуняша.
– Второй Иеремия знакомая ваша!
Ну ладно, посмотрим, чего она стоит,
Матрёна-пророк!
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Сараевский выстрел. Истерики близких.
Уже патриотов готовятся роты.
– Куда вы? Неужто земли у нас нету?
Вы, может, хотите всю эту планету
Под зад подпихнуть
Психопатке-Алиске?
Родители в панике.
(Вот уж теперь не до свадьбы!)
– Володьку на Каму скорей отослать бы!
Ну вот и конец абсолютной монархии,
Вот и венец —
Абсолютно прогнила.
А скольких еще
За собою утащит в могилу!
– Володька из прошлой поездки
Вернулся ну просто скелетом!
– Иван! Мы уже говорили об этом.
Ну я виновата, сглупила,
Могла бы понять,
Что этот дурак не сумеет
На месте прислугу нанять.
Я с ним отправляю Дуняшу.
Готовить она научилась
И девочка скромная.
– Рад за нее.
Но как бы чего не случилось!
. . . . . . . . . . .
– Что, Дуня,
Варвара совсем помогать вам не хочет?
Конечно, твое поведенье похвально, и очень.
Но в чем же ты ходишь!
Аж страшно смотреть.
Вот тут мои старые платья.
А то на тебя поглядят —
И решат, что мы людям не платим.
V
Ну что, тебе страшно, дуреха?
И страшно, и нет:
Ведь это же все происходит во сне.
А может быть, ей вспоминаются прежние сны?
Иль заново снятся? —
Иначе откуда знаком
Ей этот бревенчатый город
И дом,
В котором они поселились,
И в Каме глубокой
Хранящая тайну вода…
А может быть, здесь они жили всегда?
А все остальное приснилось?..

Царь Манассия[2]

Повесть

I
Царя Манассии грехи
Тяжелой тучей
Висели над Иерусалимом.
В должный срок
Она дождем свинцовым разродилась
И каменным.
Пустыней стал великий город,
Возлюбленный Всевышним.
И не избегнул наказанья царь Манассия:
Он был закован в цепи
И на чужбину отведен как пленник.
В огромном Вавилоне
Он в тесную был помещен темницу
И там оставлен
С памятью своей наедине.
Возможна ль собеседница ужасней?
Таких грехов жестоких и бесстыдных,
Какими до краев она полна,
Никто еще не совершал, пожалуй.
Едва захочет
Сознанье истомленное Манассии
В какой-нибудь из уголков ее забиться,
Его тотчас оттуда гонит прочь
Видение кровавого кощунства,
Им совершенного.
И так – в несчетный раз.
Отчаявшись, решает царь
С обоими —
С сознанием и с памятью —
Покончить разом.
И с короткого разбега,
Насколько позволяет цепь,
Он ударяет головой о стену.
Боль
И крови вкус соленый
Царя с самим собою разлучают ненадолго:
Вот он опять в Иерусалиме,
И небо – как расплавленный сапфир,
И солнце нежно жжет
Сквозь перья опахала.