Наконец, Иннес позволил себе задуматься над тем советом, который дала ему Эйнзли в прощальном письме.
Возвращаясь домой, он снова перечел ее послание. А потом еще раз.
Ключи он нашел на столе – там, где Эйнзли их оставила. Ключ от башни так и лежал в его кармане. В Большом зале на столе он увидел чертежи и наброски – Эйнзли приготовила их для него. Столько трудов! Просто невероятно, каким он был идиотом. Как можно было не понять, что без любви сделать такое невозможно. Его замутило при мысли о том, каким неблагодарным он ей казался, как ее ранило его пренебрежение.
Он зажег лампу и подошел к запертой двери, ведущей на башню. Руки у него покрылись гусиной кожей. Мари всегда говорила: здесь она безошибочно ощущает, как она это называла, «присутствие». Становится холодно, говорила она, как будто заходишь в ледник, и кажется, будто поверх твоего плеча свистит порыв ветра. Иннес невольно обернулся, но ничего не увидел.
Ключ без труда повернулся в замке. Он медленно поднялся по лестнице; ноги помнили все повороты, как будто он в последний раз поднимался на башню вчера, а не четырнадцать лет назад. Он прошел площадку второго этажа, затем третьего. Дверь наверху была закрыта. С бешено бьющимся сердцем он глубоко вздохнул, широко распахнул дверь, вошел, и…
Ничего. Он высоко поднял лампу и осмотрелся. Он совершенно не чувствовал «присутствия» брата.
С пересохшим ртом он подошел к окну. Вид в сумерках оказался таким, каким его описала Эйнзли: живописным. Он открыл окно и заставил себя посмотреть вниз. Земля словно приподнялась ему навстречу. У него закружилась голова. Иннес поспешно отпрянул, оглянулся через плечо. Он чувствовал себя глупцом, но ничего не мог с собой поделать.
Он не нашел здесь призрака Малколма. Зато увидел стол, накрытый скатертью. На нем стоял макет, сделанный Робертом. Он осмотрел будущий отель, восстановленные коттеджи, парк, сад… Поставив лампу рядом с собой, Иннес сел, взял стопку листков, исписанных разборчивым почерком Эйнзли, и начал читать.
Эдинбург, две недели спустя
Эйнзли отложила книгу. Ей казалось, что она читает, но вскоре она поняла, что последние полчаса механически переворачивает страницы, не понимая ни единого слова. Покинув гнездо из мягких подушек и одеял, которое она соорудила себе на вытертом, но удобном диване Фелисити, она подошла к окну.
В воскресенье после Рождества на улицах Эдинбурга царила тишина. Молчали и церковные колокола; утренняя служба уже давно началась.
Фелисити на неделю уехала к родителям, и Эйнзли осталась в ее квартире одна. Пока Фелисити была дома, Эйнзли заставляла себя улыбаться и разговаривать. После того как подруга уехала, Эйнзли позволила себе несколько дней похандрить. Нет, она не жалела о том, что уехала из Строун-Бридж. Пройдет совсем немного времени, и она привыкнет… Иннес не объявлялся.